И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Они же, услышавши то и будучи
обличаемы совестью, стали уходить
один за другим, начиная от старших
до последних; и остался один Иисус
и женщина, стоящая посреди.
Евангелие от Иоанна, гл.8, ст.9.

Если после первого прочтения записок Маргариты, у Петра Андреевича появилось ощущение прошедшей мимо него большой любви, то при дальнейших размышлениях у него начало складываться совершенно противоположное мнение. При этом он вспомнил различные аспекты своих отношений с Маргаритой, которые были более четверти века назад. Не чувства и переживания влюбленного двадцатисемилетнего мужчины, а то, как она с ним обходилась.

Сведя воедино все это своим приученным к анализу умом, он, не отказывая ей в незаурядности, пришел к выводу, что ему очень повезло, что эта незаурядность прошла мимо него. Не было бы у него с ней такой жизни, какую он прожил с Тамарой, с ее добротой, отзывчивостью и жертвенностью. В одном ему следовало быть признательным Маргарите: переболев ею, его организм выработал в себе иммунитет от подобных страстей на всю последующую жизнь.

А, кроме того, у него сложилось ощущение, что многое из написанного ею, несмотря на то, что речь шла о реальных людях, местах и событиях, было чистейшей воды вымыслом. И, прежде всего, он не поверил в то, что произошло между ней и Коняжко.

Он почти не сомневался в том, что Филимон Фомич любил ее не только отцовской любовью. Но тому, что он мог пойти на сожительство со своей падчерицей, он не верил. Он считал, что такого быть не могло. Не такой Филимон Фомич был человек.

И все же мысли о Маргарите и желание разобраться постоянно преследовали его. Чтобы избавиться от этого, он решил провести "разбор полетов".

Сначала он хотел попробовать "ковырнуть" Игоря Тимофеевича, но, вспомнив, как тот неприлично избавлялся от ее записок, предпочел Филимона Фомича, с которым, как он понял, Маргарита поддерживала близкие отношения до самого конца. Как потом оказалось, это было правильное решение.

Связаться со стариком оказалось не просто. Узнать его телефон по 09 номер ему не удалось, в справочном бюро его адреса тоже не оказалось. И тогда он решил обратиться в профком министерства, из сферы внимания которого не мог выпасть ветеран войны и отрасли, и к тому же бывший крупный чиновник.

Мысль оказалась удачной, и, пофлиртовав с секретаршей профкома и подарив ей шоколадку, он без труда смог получить номер домашнего телефона старика и подтверждение, что "в день Советской армии он был жив и здоров".

Петр Андреевич терпеливо вращал диск аппарата и слушал длинные гудки в трубке, понимая, что тот, кому он звонит, уже далеко не молод, и быстро подойти к аппарату не может.

Несколько дней его попытки были безрезультатными: старик мог быть и на даче, и в больнице, да мало ли где. Не сидеть же ему у аппарата и ждать, когда ему кто-нибудь позвонит.

За это время Петр Андреевич успел посетить могилу Маргариты, найти которую он смог по инструкции, изложенной на четвертушке измятой бумажной салфетки, обнаруженной в одной из тетрадей, которую он едва не выбросил, посчитав случайно попавшей туда бумажкой. Кстати на внутренней стороне обложки одной из тетрадей он также обнаружил адрес и домашний телефон Игоря Тимофеевича.

При очередной попытке дозвониться, в трубке наконец-то раздались короткие гудки. Это, конечно, могло означать, что кто-то, также как и он, безуспешно пытается связаться со стариком. Однако после получаса непрерывного верчения диска аппарата гудки стали длинными, а через минуту на другом конце сняли трубку, и старчески скрипучий, но знакомый, хотя и не такой басовитый, как прежде, голос Филимона Фомича уверенно ответил: "Коняжко слушает!"

Собираясь звонить, Петр Андреевич даже набросал тезисы предстоящего разговора, чтобы не длинно и доходчиво объяснить старому и, наверно, уже туго соображавшему человеку суть дела. По этой схеме он и начал излагать, подглядывая в шпаргалку.

Филимон Фомич выслушал его, не перебивая, и с четкостью старого чиновника, уловившего суть и заинтересованного в продолжении отношений, назначил ему встречу на ближайшую субботу в 10-00 у себя дома и продиктовал адрес, номер подъезда, этаж, номер квартиры и даже как доехать городским транспортом. Записав все, Петр Андреевич попытался еще раз напомнить старику, кто он такой, но тот прервал его, сказав, что он хорошо его помнит.

Готовясь к предстоящей встрече, Петр Андреевич волновался не меньше, чем когда-то волновался Петя, идя по вызову министерского босса, и в результате явился по нужному адресу за полчаса до назначенного времени. Однако, помня, что назначено ему было не к десяти, а в 10-00, подождал во дворе и на кнопку звонка нажал, как было назначено.

Выйдя на нужном этаже из кабинки лифта, Петр Андреевич оказался перед массивной, обитой имитирующим кожу дерматином дверью, с несколькими замками, большим "глазком" и нужным ему номером в бронзе. Преодолев последнее колебание, он нажал на кнопку и услышал, как за дверью мелодично протренькал звонок. Установилась тишина, которую нарушало только жужжание ламп дневного света. Однако когда он собрался позвонить еще раз, послышались шаркающие шаги, затихшие у двери. В то время в Москве нередки были ограбления квартир. Грабили дерзко, кроваво и, в основном, людей пожилых и одиноких. Люди стали устанавливать на свое жилье прочные металлические двери, а незнакомым вообще перестали открывать, выясняя через закрытую дверь что нужно, а знакомых долго расспрашивали, чтобы убедиться те ли они, за кого себя выдают. Поэтому, понимая, что идет его разглядывание через "глазок", он замер в поле его обзора.

Изучение прошло удовлетворительно. Никакого вопроса из-за двери не последовало. Громыхнул железом засов, которому доверия было больше, чем заморским запорам с секретами, дверь открылась, и по прошествии стольких лет Петр Андреевич вновь увидел Филимона Фомича Коняжко, только теперь в качестве персонального пенсионера союзного значения.

Несмотря на то, что разговор по телефону показал полную вменяемость старика, Петр Андреевич, тем не менее, опасался столкнуться с выжившей из ума высокомерной овощью в штанах. Ведь еще тогда, когда он был еще только молодым специалистом, Коняжко было уже за пятьдесят.

Однако его опасение не оправдалось. Старик оказался хотя и ветхим, но в здравом уме и доброй памяти. Годы изменили его облик, но отнюдь не превратили в развалину. С тех пор, как они виделись в последний раз, бывший вельможа усох, скукожился и стал еще незначительнее. Из-за того, что его нос истончился и крючком приблизился к подавшемуся вперед и вверх подбородку, выражение его лица стало еще недобрее. Прямые волосы, не седые, а непонятного серовато-зеленоватого оттенка, зачесанные редкими прядками назад, не скрывали лысого черепа, середина которого ото лба к затылку была прочерчена шрамом. Но глаза его, поблекшие, ввалившиеся и старчески студенистые, смотрели, как и прежде, жестко.

Хозяин был при параде, в темно-синем костюме и рубахе с галстуком. Костюм, как и полагалось, был большего, чем нужно размера, даже сильнее чем прежде, поскольку со времени его приобретения, хозяин успел "усохнуть".

Еще в прихожей он надел очки и бесцеремонно разглядел лицо гостя:

- Да, я не ошибся. Это вы, молодой человек. Я всегда хорошо помнил лица, особенно тех, кто мне дерзил. Прошу, проходите.

Сказав так, он засеменил по длинному, тускло освещенному коридору, показывая, куда идти. Идя следом, Петр Андреевич оправдывался, вновь чувствуя себя молодым специалистом Петей, который готовится к поездке в Индию.

- Помилуйте. Как так? Разве я мог!- говорил он смущенно,- Вы были тогда большим начальником. А кем был я? Молодым специалистом. Пять минут как из института. Да и разговаривали вы со мной всего несколько минут.

- И все равно, что бы вы сейчас ни говорили, вы мне тогда надерзили! Не помню чем и как, но было! Было! Ну да ладно. Кто старое помянет...

- Вы зря так просто открываете дверь, Филимон Фомич. Сейчас всякое случается,- сказал Петр Андреевич, чтобы переменить неприятную ему тему.

- Наслышан... Но кому я нужен? У меня и взять то нечего... Проходите! Попьем чайку, поговорим.

И хотя старик был весь чистенький, промытый, почти прозрачный, Петр Андреевич почувствовал какой-то странный запах, исходивший от него. Только потом он понял, что то был запах глубокой старости.

Они пришли в просторную кухню, обставленную современной мебелью и оборудованием: блестевшие нержавейкой импортные электропечь и холодильник, шкафы и шкафчики из дорогого дерева. Это скорее была даже не кухня, а столовая для своих.

В центре вишневого дерева обеденного стола лежала серая с подпалинами красавица-кошка. Когда они вошли, она, сонно взглянула на них и принялась вылизывать под хвостом. Кроме нее на столе была только пачка "беломора", да еще редко встречавшийся тогда изящный телефонный аппарат-трубка с кнопочным набором.

- Лучше места для туалета ты, дорогая моя, конечно, не нашла,- нежно проворковал хозяин и пересадил ее в кресло. Однако кошке переселение не понравилось, и она вернулась на прежнее место.

- Ну, Маркиза. Будет тебе. Видишь у нас гость,- сказал Филимон Фомич и опять пересадил ее в кресло. Поняла она или нет, что ей сказал хозяин, но возвращаться не стала, а принялась изучать пришельца большими ярко-желтыми глазами.

Собираясь в гости, Петр Андреевич раздумывал, брать ли ему с собой торт. Чтобы не выглядеть с тортом, "как дурак с помытой шеей", он решил ограничиться коробкой конфет, которую он положил в кейс и при неблагоприятном развитии событий там мог и оставить. Однако тревога его оказалась напрасной. Хозяин к его приходу тоже подготовился: в буфете стояла вазочка с пирожными, а на плите - под парами - чайник. Увидев это, он без опаски достал свои конфеты.

Предложив гостю сесть, Филимон Фомич принялся накрывать к чаю. Видя, что это ему дается с некоторыми усилиями, старость - не радость, Петр Андреевич предложил помощь, но она была отвергнута властным движением руки:

- Пока сам обхожусь в таких мелочах. А вообще то мне по хозяйству помогает женщина, моя бывшая сотрудница. Приходит дважды в неделю. Убраться в квартире, в магазин сходить, да мало ли чего…

Наполнив большие расписные тонкого фарфора чашки ароматным напитком, сделав приглашающий жест и усаживаясь сам, Филимон Фомич произнес:

- Ну-с! Я весь внимание. Что вы, молодой человек, имеете мне сообщить из того, что мне еще неизвестно?

Как только он сел, кошка привычно перебралась к нему на колени и раскатисто замурлыкала. Хозяин прижался щекой к ее голове, а она в ответ по-собачьи лизнула его в подбородок. Идиллия.

"Такой же кошатник, как и я. Хоть это нас сближает",- подумал Петр Андреевич и с грустью вспомнил своего любимца, недавно умершего кота Ваську.

Потягивая душистый чай с бергамотом, у него дома был только низкосортный грузинский, который при заварке начинал издавать запах веника, Петр Андреевич изложил хозяину историю попадания к нему записок женщины по имени Маргарита (О посещении им кладбища он решил пока умолчать.) и краткое их содержание. Говорил он около часа без перерыва и закончил тем, что записки, возможно, написаны его дочерью, что они у него с собой, и он готов их ему отдать.

Филимон Фомич слушал его молча, не перебивал и не задавал вопросов. Когда кошке наскучило однообразие разговора и долгое невнимание к ней, она перебралась на подоконник и, укоризненно глядя оттуда на хозяина, принялась грызть ручку стоявшей там кофеварки. Старик молча взял ее обратно к себе на колени, но она, мазнув его хвостом по лицу, спрыгнула на пол и скрылась во мрак коридора.

Когда Петр Андреевич окончил свой рассказ, Коняжко, никак не комментируя услышанное, предложил еще чаю. Однако Петр Андреевич от чая отказался, и, тяготясь возникшей неопределенностью, уже собрался откланяться, когда старик предложил помянуть "рабу божью Маргариту".

В этот раз он сам попросил помочь ему подать на стол. По его указанию Петр Андреевич достал из буфета бутылку армянского коньяка пять звездочек, а из холодильника тарелочку, на которой лежали бутерброды с красной рыбой, венгерской колбасой-салями и ветчиной - редкостными для того времени. Предусмотрел он и поминание.

Выполнив поручение (Филимон Фомич не просит, он поручает!), Петр Андреевич сел, в ожидании дальнейших распоряжений.

Коняжко сам наполнил рюмки, и взял одну.

Выпили. Точнее, выпил Петр Андреевич. Филимон Фомич только поднес стопку ко рту и поставил ее на стол.

- Я - пас,- сказал он. - Врачи не разрешают. А потом вот-вот медсестра должна прийти. Будет неудобно, если от меня будет пахнуть.

Подождав пока гость закусит, он попросил оставить ему на некоторое время то, что написала Маргарита. Он ознакомится и потом обязательно ему позвонит.

- А сейчас давайте прощаться,- закончил он.- Устал я. Болею. Извините... Старость – болезнь неизлечимая. Не забудьте оставить мне номер вашего телефона. Напишите прямо на пакете. Если я не слягу, то ждите моего звонка через две недели.

Петр Андреевич вновь предложил оставить ему записки дочери насовсем, но старик отклонил предложение и повторил:

- Я вам непременно позвоню.

На этом Петр Андреевич откланялся, оставив старика наедине с его прошлым, и принялся ждать его звонок, не исключая того, что его может и не последовать.

Как ни странно, но в этот раз Коняжко произвел на него более благоприятное, чем много лет назад, впечатление. Видимо, годы изменили их обоих: Филимон Фомич утратил чиновную чванливость, а он - максимализм молодости.