И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Загогулина неудачи со счастливым концом

И я не отличался от невежд,
А если отличался – очень мало,
Занозы не оставил Будапешт,
И Прага сердце мне не разорвала.
В.С.Высоцкий

Возвращаться на завод Петр Андреевич не собирался. Имел на это полное право, поскольку положенные два года он уже отработал.

Финансовые средства, оставшиеся после командировки, позволяли ему продолжить учебу в очной аспирантуре. Но, к несчастью, старик-профессор, прочивший ему блестящую научную карьеру и обещавший взять его под свое крыло, за это время успел уйти в мир иной, а тот, который занял его место, даже не вспомнил блестящего студента, выпущенного два года назад. Да и места в аспирантуре на тот год уже были распределены.

Покойник вовсе не был стариком. Ему едва за пятьдесят перевалило. Аспирант, бывший однокашник Панкова, которого он встретил, не солоно хлебавши выходя из института, рассказал, что профессора еще во время их учебы угораздило жениться на молоденькой студентке со второго курса. Он даже успел сделать мальчика, был от этого безмерно счастлив и всем показывал фотографии малыша. Вася в ванной, среди мыльной пены. Вася ест кашку. Вася тычет в книжку пальчик, тоже будет профессором, как папа. Но вынес стареющий мужчина жизни с молодой женой.

Бывший однокашник рассказал, что был у него на похоронах, случайно оказался рядом с его вдовой и слышал, как та пожаловалась кому-то из своих родственников:

- Скорее бы кончилась эта канитель. Жуть как все это надоело.

Непонятно, на что она сетовала. Приехала в Москву из провинции, проучилась с горем пополам полтора года и осталась завидной вдовой с четырехкомнатной квартирой в хорошем кирпичном доме, да еще и с пенсией. Совсем еще молодая. Живи и радуйся жизнью. А профессорский детеныш? Так это только неизбежная издержка. Да и родственники профессора едва ли оставят малыша своим вниманием.

От немедленного поступления в аспирантуру пришлось отказаться. Несмотря на то, что у Петра Андреевича было полтора месяца неиспользованного отпуска, ехать на юг после индийской жары он не захотел. Покормив пару недель комаров (по сравнению с индийскими, эти оказались безобиднейшими ребятками) в подмосковном пансионате, собирая в лесу землянику и малину, он возвратился в Москву и занялся подыскиванием себе места для работы. Не идти же опять на завод.

И он решил попробовать устроиться во внешнюю торговлю. Для этого он связался с чиновником, который год назад оформлял его. Встретившись с ним, он начал он с того, что подарил ему скоревскую бутылку виски, после чего изложил свое пожелание. Шустро убрав бутылку в портфель, тот ответил, что он человек маленький и ничего не решает, но пообещал сделать все от него зависящее и, если удастся, помочь. Но на это ему потребуется неделя.

Когда ровно через неделю Петр Андреевич позвонил, то получил ответ, что такая возможность имеется, и предложил явиться на собеседование.

Собеседование прошло успешно, а поскольку он только что вернулся из-за рубежа, то никаких дополнительных проверок не потребовалось, и ему предложили выйти на работу чуть ли не на следующий день.

На заводе, где Петр Андреевич еще все еще числился, возражать против его увольнения не стали, тем более что на его месте уже год работал другой человек. Его отпустили без лишних вопросов.

С нового места его сразу же отправили на две недели в колхоз. На перековку. На инструктаже в парткоме ему сказали, что в группе будет тридцать человек. Однако автобус, в котором его везли, оказался наполовину пустым.

Он посчитал, что остальные увильнули от столь важной миссии, и оказался неправ. Когда автобус прибыл на место, отсутствующие были уже там, а барака, в котором их разместили, стояло с полдюжины “волг”.

Устроившая им побудку бригадир, мясистая баба с пропойным лицом, несмотря на жару, в брезентовом плаще, резиновых сапогах, видавшей виды фетровой шляпе и прилипшим к губе окурком объявила, что все две недели они будут заниматься прополкой капусты.

Те, кто был в этом колхозе не первый раз, сказали, работа хорошая, не пыльная, на свежем воздухе. Это не годовые залежи навоза выгребать и не очищать овощехранилище от сгнивших прошлогодних запасов. Там мало того, что надышишься всякой гадостью, так еще и до такой степени провоняешься, что как ни мойся, а неделю от тебя все шарахаться будут.

К полю они (два десятка мужчин и женщин в живописных одежках) подкатили на "волгах". Так было удобно. Не оставлять же на целый день без присмотра. Угнать не угонит, а слово из трех букв на самом видном месте нацарапать могут запросто. Придется перекрашивать всю машину.

Показав их старшему поле для обработки и определив задание на день грядущий, бригадир убыла на дожидавшейся ее запряженную сивым мерином двуколке. Они разделись до купальников и плавок, парами (в основном, мужчина – женщина), разбрелись по полю и приступили к его выполнению.

В напарницы к Петру Андреевичу определилась крупная женщина по имени Галина с круглым лицом, кудрявыми с проседью волосами и мощным, с едва вмещавшимся в купальник, бюстом. Не успели они познакомиться, как она тут же перешла с ним на ТЫ и принялась обучать передовым методам работы, в которых главным было: от других не отстать и вперед не вырваться:

- Если раньше закончим, придется помогать отстающим. А это ни к чему. Бог поможет.

По утреннему холодку работа пошла резво, на перегонки.

Нужно было выдергивать буйно разросшиеся сорняки и не повреждать и не выдергивать саму капусту. Каждой паре досталось по четыре ряда. “По два на рыло”,- сказала бригадир.

Когда пригрело солнце, и заныла поясница, сорняки стали не выдергивать, а втаптывать, чтобы издали не было видно. То, что они потом поднимутся, никого не заботило. Нас тогда уже здесь не будет. И опять напарница проявила деловой подход, она взяла ряды в середине поля, до которых бригадир идти, конечно, не захочет.

Примерно через час Галина объявила перекур с дремотой и, картинно раскинувшись, рухнула в сорняки. При этом одна ее грудь получила полную свободу, а ее хозяйка так и осталась лежать, даже не потрудившись устранить “непорядок”.

Петр Андреевич понял, что это не спроста, а намек, приглашение к более близким отношениям. Но так же сразу. Поскольку он не внял демонстративному призыву, дама, полежав на сорняках и оставшись непонятой, решила вернуться к работе.

Поле находилось в пойме Яхромы, на которую после двух часов ударного труда, они отправились купаться. Искупавшись, отдохнули и тем же порядком что и утром двинули на обед. После обеда и перекура с дремотой, они продолжали свой ударный труд, и опять купались.

На обратном пути их кортеж остановился у сельмага, где был приобретен ящик водки. Водка была местного производства, та, которую, как заметил поэт, гонют из опилок. В народе ее называют “табуретовкой” или “сучком”. Говорили, что там можно было разжиться и самогоном, который значительно лучше и дешевле, но у производителя на тот момент запасы исчерпались.

В тот день вместо ужина у них был “банкет”.

Оказавшись среди незнакомых людей, Петр Андреевич хотел устраниться, не участвовать в нем. Однако к нему подошел один из его коллег, его ровесник, и посоветовал, этого не делать.

- Не поймут,- сказал он.- Я тоже пить не люблю, но приходится соответствовать. Если у тебя трудности с деньгами, я одолжу. Можешь не пить, но не сторонись. Поверь мне, себе дороже. Тем более что коллективных поддач больше не будет. Если только если перед отъездом, да и то едва ли. Не дразни ты этих гусей. Это с виду они такие приветливые и добродушные. А на самом деле - гадюшник. Кстати, советую тебе не поддаваться чарам Галины Борисовны. Дамочка она скандальная во всех отношениях и к тому же сексуально озабоченная. Она явно на тебя глаз положила, и захочет завалить на себя сегодня же. Я с ней уже имел счастье быть в колхозе. Тебя она решила поиметь на свежачка. Потом, будь спокоен, и другим достанется. Но если ты придешься ей по вкусу, то она от тебя не отстанет. Я с ней был здесь в прошлом году, и оказался в твоем положении. Прошел через… не знаю, как это назвать, но думаю, ты понял, о чем я…. В общем, мой тебе совет: постарайся отойти от нее подальше, но только осторожно. Она может учинить скандал, когда подопьет.

По завершению банкета некоторые “дамы и господа” парами стали удаляться в темноту. Петр Андреевич внял совету нового приятеля, и когда Галина Борисовна, будучи уже изрядно хмельной, предложила ему тоже пойти погулять, нашел повод, чтобы отказаться. И ему это удалось. Она ушла с кем-то другим, а уже утром, когда понадобился помощник повару, поспешила занять эту должность. Его напарником на капустном поле стал его новый приятель, которого тоже звали Петром.

- Поздравляю. Здорово ты от нее отбоярился. Как только тебе удалось? Теперь она пойдет вразнос. Ее будут “иметь” все, кто захочет и днем и ночью, включая местный актив. Но для тебя путь закрыт. Ты для нее больше не существуешь.

Новый приятель оказался прав. Галина Борисовна перестала его даже замечать, не видела в упор, а поесть давала в последнюю очередь.

Они дергали сорняки, а новый знакомый продолжал посвящать его в тонкости отношений в их организации, растолковывать бытующие в ней неписанные нормы поведения.

- О начальстве и о сотрудниках, как о покойниках,- поучал он,- следует отзываться только хорошо, а еще лучше никак. Хорошее, конечно, не передадут, потому что начальству нужно льстить в лицо и делать это профессионально. Вот взгляни вон на того субъекта,- он кивнул на невзрачного мужичка лет сорока, копошившегося на соседних грядках.- Профессионал! В этом деле собаку съел. У него и лицо заточено под то, чтобы лизать жопу начальству, и язык такой длинный, что до простаты достанет. А ты б послушал его выступления на собраниях. Ни одного не пропускает, и всегда критично и струю. Да так активно. Того и гляди, с трибуны свалится. Но это не надолго. Совсем скоро он убудет на непыльную работенку туда, где не слишком жарко.

Если ты, не дай бог, ляпнешь не подумавши что-нибудь нелицеприятное о начальнике, даже невзначай в приватном разговоре, то можешь не сомневаться, он узнает об этом всенепременно. Результат рано или поздно будет. Начальство такие вещи хорошо помнит. Особенно наш Иван Иванович.

- А это кто такой будет?

- Как, ты не знаешь Ивана Ивановича? Это наш Председатель. Не приведи господи тебе сказать об этом кому-нибудь еще. Не видать тебе тогда ни повышения, ни прибавки к зарплате, ни загранкомандировки. А коллеги? Они просто будут пакостить по возможности, выбирая самые неподходящие моменты. Такова диалектика.

- Если это так, то почему ты не уйдешь отсюда, а остаешься в этом, как ты говоришь, гадюшнике?- усомнился Петр Андреевич в его искренности.- Я, если бы знал, ни за что сюда не пошел бы работать.

Петр Андреевич не поверил тому, что тот говорил. Он подумал, что его как-то обидели, и теперь он исходит желчью. Или просто провокатор.

- Меркантильный интерес и только,- последовал откровенный ответ.- Через месяц другой я на несколько лет убуду в Ирак. Постараюсь задержаться там подольше, чтобы заработать на квартиру. А когда вернусь, то…

Его знакомый, как и обещал, убыл в длительную командировку в Ирак и год спустя там трагически погиб. По официальной версии, смерть наступила в результате несчастного случая. Но негласно было известно, что у него началась белая горячка. А когда его везли в аэропорт, чтобы отправить на родину, у светофора он вышел из машины, кинулся убегать, и другая машина сбила его на смерть. Грустно.

Относительно их работы в колхозе, сугубо для внутреннего пользования, ходила байка о том, как в объединение внедрился шпион и сообщал в “центр”:

Донесение 1: Внедрился успешно, прохожу проверку в колхозе. (Рассказчик выбирал вид работы по своему усмотрению.) Сильно болит голова.

Донесение 2: Проверку прошел успешно, только голова продолжает болеть, и печень расстроилась. Работу пока не поручают. Видимо еще не доверяют.

Донесение 3: Доверяют, но все равно к работе не допускают. Возможно, не доверяют.

Когда Петр Андреевич работал на прополке капусты, произошли известные события в Чехословакии, получившие название "контрреволюционного мятежа". Его новые коллеги это событие не заметили или сделали вид, что не заметили. И хотя он уже тогда не питал особого почтения к советской власти, перспек­тив перемены положения в нашей стране в лучшую сторону он не видел, и не надеялся, что это может когда-либо случиться. Поэтому его они тоже не задели. Всякие революции и контрреволюция в Чили, на Кубе или в Анголе и в других странах были ему, как и многим советским людям, до фонаря. Людей там было жалко. О политике говорили только на политинформациях, и только в газетном русле.

После “проверки” на сельхозработах, его направили на вечерние курсы внешнеторговых работников. И хотя оплаченный в Индии автомобиль ему грозились выдать не раньше, чем будущей весной, до его получения необходимо было обучиться вождению и обзавестись гаражом. Не оставлять же такое богатство под открытым небом на волю мародерам и ворам. А еще нужно было посещать курсы иностранного языка. В результате четыре дня в неделю он был занят с раннего утра до позднего вечера.

Работа у рядовых сотрудников объединения была в основном рутинная: отслеживание прохождения грузов в соответствии с договорами, поступление платежей, коносаменты, счета-фактуры и прочее. В общем – ничего интересного.

Петру Андреевичу повезло: он попал в отдел, который занимался экспортными ценами. Здесь нужно было считать, анализировать и сравнивать. На новом поприще дела у него пошли успешно. Благодаря проявленным им аналитическими способностям и умению при недостаточности фактического материала делать убедительные выводы, ему стали поручать решение сложных, часто не имеющие аналогов задач. С одной из таких он был в Польше. Проблема была не только сложной, но и необычной: поставка в польские города Гданьск и Щецин деталей крупнопанельных жилых домов, чтобы там их собирать.

Ввозить бетонные элементы домов из-за рубежа - нонсенс. Проще и дешевле построить домостроительный комбинат, и изготавливать их на месте. Но поскольку дело было не коммерческое, а политическое, то вопрос о целесообразности был на заднем плане. Возникла надобность в таких поставках после волнений рабочих в упомянутых городах, одной из причин которых были плохие жилищные условия. Поэтому им решили бросить кость в виде нескольких жилых домов. Зачем только было вести расчеты и переговоры. Но это проблема уже другого уровня.

Сложность была в том, что ему не удалось обнаружить ни одного аналога подобных поставок. Это понимали обе стороны.

Прибыл он в Польшу незадолго до католического Рождества. Более неподходящего времени для проведения столь сложных переговоров придумать было трудно. И не только потому, что головы контрагентов были заняты праздничными заботами. Главная неприятность была в том, что пропадало как минимум два дня, поскольку в рождественские дни поляки отдыхали. Он же обязан был все завершить и возвратиться в Москву до Нового года.

Получалось так, что рождественские дни Петру Андреевичу предстояло провести в праздности, сидя в гостиничном номере или бродя по городу с мыслями о том, как потом уложиться в оставшуюся пару дней. Скудные командировочные не предусматривали развлечений. Он даже не мог себе позволить перекусить в гостиничном буфете, а вынужден был ходить через дорогу в забегаловку, где незамысловато, но весьма сносно кормили. О праздничном же ужине и речи быть не могло.

Выход из положения, как это часто бывает, появился неожиданно. Выручил польский коллега пан Данишевский, тот самый с которым он вел переговоры. Он предложил ему провести Рождественские дни с его близкими. Петр Андреевич согласился. Это лучше, чем сидеть в номере. Не понравится – гостиница от него не убежит.

Пан Данишевский заехал за ним на личном автомобиле, очень похожем на нашу “победу”. На место они прибыли уже затемно, но их уже ждали и встретили во дворе. Они оказались доброжелательными и гостеприимными людьми и называли Петра Андреевича паном Питером.

Перед отъездом в парткоме ему сказали, что поляки относятся к советским людям неважно, подозрительно, поэтому следует опасаться провокаций. Но Петр Андреевич им не поверил и не пожалел. Праздник он провел весьма интересно.

Родственники пана Данишевского жили в Праге, на самой ее окраине. Когда все семейство собралось в костел, ему предложили остаться дома, но он тоже захотел посетить службу, и пошел вместе со всеми.

Когда они пришли, храм был уже почти заполнен. Они прошли внутрь. Люди стояли и слушали проповедь. Петр Андреевич обратил внимание на стоявшего рядом с ним юношу. У нас считается, что религиозность удел людей пожилых, этому же едва ли исполнилось двадцать. Парень стоял с отрешенным выражением на лице и неистово крестился, а во взгляде его было что-то от фанатика. “Такие, наверно, сжигали ведьм на кострах”,- почему-то подумал Панков, и ему даже стало не по себе.

После каких-то слов ксендза, все разом опустились на колени, а он остался стоять. Не то, чтобы он не хотел преклонить колени, но когда понял, что это следовало сделать, то было уже поздно: он стоял столбом, среди поникших туземцев. Однако вежливые поляки, признав в нем иностранца, сделали вид, что ничего не случилось. Больше неожиданностей не было.

После службы они гуляли в праздничной толпе. Шефство над ним взяла младшая сестра пана Данишевского, которого, кстати, звали Янеком, пани Граджина – блондинка с голубыми в пол-лица глазами, высокая, стройная, с длинными ногами и развитой грудью.

Было и обильное застолье, на котором с ним рядом сидела прелестная пани. Пели и танцевали. Пан Питер танцевал только с ней и после каждого танца целовал ее тонкие длинные пальчики, пахнущие ванилью и другими пряностями.

Следующий день полностью и еще пол дня прошли для Петра Андреевича незаметно. Несмотря на холодную погоду, они с прелестной пани гуляли по парку. Вдоль аллей стояли жаровни, у которых можно было погреться, но они предпочитали греть озябшие руки под шубкой у пани Граджины, на груди, ближе к телу и при этом целовались. На большие вольности условий, слава Богу, не было.

Девушка говорила и при этом заливисто смеялась, изображая одиноко стоявшего среди коленопреклоненной толпы Петра Андреевича. Она не знала русского и говорила по-польски. Но ему очень нравилось обращение в третьем лице.

Не все понимая из того, что говорила девушка, пан Питер упивался мелодичностью ее интонаций и прелестью ее голоса. Когда она видела, что он ее совсем не понимает, то поднимала вверх ладони с растопыренными длинными тонкими пальчиками и восклицала: “Матка Боска Ченстоховска”. Выходило у нее это мило и совсем не религиозно. Он целовал ее застывшие на холоде пальчики, а она целовала его ладонь и при этом звонко смеялась. Однако когда они проходили мимо придорожного распятья, он стала серьезной, слегка отстранилась от своего спутника, перекрестилась и что-то прошептала одними губами.

Петр Андреевич чувствовал, как с каждой минутой сильнее и сильнее влюбляется в прекрасную панночку. “Прямо как сын Тараса Бульбы,- подумал он,- как бы мне не оказаться в положении: “Я тебя породил, я тебя и убью”. Так бы оно и случилось, только времени не хватило. Еще б немного, еще б чуть-чуть… Но на следующий день, пообедав, они с паном Янеком убыли в Варшаву.

Провожать его, как и два дня назад встречать, вышло все семейство, а пани Граджина, не таясь, на прощанье наградила его поцелуем, конечно, дружеским, а затем еле заметным движением перекрестила. Во время обеда она выказала желание наведаться к нему в гостиницу, но Петр Андреевич ей ответил отказом, соврав, что он в номере живет не один. Но он обещал ей написать и передать братом письмо. В машине он, как бы невзначай, спросил у пана Янека, чем занимается его сестра, ожидая услыхать, что чем-нибудь из области искусств. Но оказалось, что она была только бухгалтером.

Отдых пошел Петру Андреевичу на пользу.

Он убедительно и аргументировано обосновал все цены, уступив пану Данишевскому заложенный в них “жир”. Закладка этого так называемого “жира” была непременным условием, поскольку переговаривающий должен был добиться хоть какой-то уступки. Один болгарин, это, правда, было в Москве, в предварительном разговоре откровенно попросил его немного завысить объявляемую в начале цену, а потом уступить, поскольку ему полагался процент от сторгованной им суммы.

После завершения переговоров пан Данишевский пригласил его на представление под названием 23-15 (время его начала) в варшавском Дворце культуры и науки. Петр Андреевич принял приглашение, но захотел возместить стоимость билета, тем более что злотые у него все равно оставались. Но пан Янек его успокоил, сказав, что они куплены за счет представительских расходов, выделенных на него.

На представлении публика сидела за столиками вокруг круглой арены. В стоимость билета входило небольшое угощение и выпивка. Это был в каком-то роде стриптиз. На арену выбегали голенькие и почти голенькие девушки с зонтиками, на которых были написаны их имена и что-то представляли, но главным образом самих себя. Зрелище было необычным. Но несравнимо большее впечатление Петр Андреевич получил от концерта оркестровой музыки Равеля в сопровождении балета и цветоэффектов в “Театре Вельки”. Он забыл, как выглядел театр, но полюбил музыку Равеля, а, слушая ее, всякий раз представлял танцующие фигурки и разноцветные блики света.

Подписание контракта состоялось в последний день командировки. В нем участвовали Экономсоветник и руководитель польской фирмы. Участие Советника было не только протокольным. Он ставил под контрактом первую подпись. Петр Андреевич имел право только второй. Церемония проходила в кабинете польского босса, по завершению официальной части которой был фуршет. В полночь следующего дня Петр Андреевич, пока его поезд переставляли на нашу более широкую колею, гулял по городу Бресту и смотрел над Брестской крепостью салют по случаю кокой-то годовщины СССР.

Прошло несколько месяцев. В процессе возведения домов польская сторона внесла в их конструкцию некоторые изменения, которые нужно было согласовать. По такому случаю на строку в Гданьске обрались разработчики из Питера. Они попросили объединение направить с ними своего представителя.

Для выяснения подробностей Петра Андреевича командировали в Ленинград. Там в частном разговоре ему сказали, что изменения не существенны и не вызвали дополнительных затрат. Их больше интересовала применяемая поляками технология сборки домов, позволявшая проводить ее значительно быстрее. Они хотели посмотреть в основном это. Представителя объединения они пригласили для пущей важности.

Ему, конечно, тоже было интересно посмотреть, что они там придумали. Но также он не хотел упускать шанс повидаться с пани Граджиной. Но надежды его оказались тщетными: по возвращении в Москву, он узнал, что вместо него поедет инженер, курировавший отгрузки. “Начальству видней. Оно высоко сидит”,- с сожалением рассудил Петр Андреевич. Но оказалось, что сожалеть было не о чем. Они посетили только стройку в Гданьске и пробыли там всего один день. Посмотрели, что собирались, подписали какие-то бумаги, как следует, выпили с польскими коллегами и вернулись домой.

Минуло еще два года. За границу его больше ниразу не выпустили. От прибывшего на переговоры в Москву пана Данишевского он узнал, что прекрасная панночка за это время успела выйти замуж. Он, к тому времени, уже тоже был женат.

Время шло, а с поездками за рубеж было глухо, как в танке. Тогда он обратился к руководству объединения за направлением, для поступления в Академию внешней торговли. Несмотря на то, что кадровик заверил, что его пожелание будет рассмотрено, и в этом прогресса не было. И тогда он, без объяснений подал заявление на увольнение. Уволился вникуда, без предварительной договоренности о новом месте. Погорячился, конечно.

Тогда то он смог в полной мере прочувствовать на собственной шкуре, как не просто без протекции устроиться на работу. Никто не хотел верить, что из Внешторга можно уйти просто так, по собственному желанию, без веской на то причины.

Положение его было отчаянным. Он приходил в организацию, где, как он знал, требуется специалист его профиля, с ним беседовали, давали заполнить анкету, в которой была чертова прорва вопросов, вплоть до таких, был ли он или его близкие в плену или интернированы. И писал автобиографию с подробностями. Ему говорили зайти через несколько дней, однако когда он приходил, то оказывалось, что такой специалист уже не нужен, и предлагали позвонить или зайти через месяц. Решала не потребность в специалисте, решали звонки к кадровикам на прежнее место работы. А поскольку они в основном были, как правило, из бывших КГБешников, то хорошо умели говорить только о покойниках.

В конце концов, все завершилось более чем удачно. С помощью знакомых Петру Андреевичу смог устроиться старшим научным сотрудником в отраслевой НИИ по институтской специ­альности. Помогло то, что заведующий лабораторией, взявший его к себе, хорошо знал его покойного профессора. Он сразу нацелил его на подготовку кандидатской диссертации. Ее он защитил ровно через три года. За ней с небольшим отрывом последовала докторская. Работы у него были дельными, служившими не только повышению его научного статуса, но и науке.

Такая вот, как много позднее сказал один тогда еще неизвестный политик, загогулина получилось. А ведь началось все с прополки капустного поля на берегу речки Яхромы.