И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Эта женщина не верила в глупость людей,
она верила в их подлость.
А.П.Платонов. "Ювенильное море"

После ухода старика в кухне установилась тишина, которую почему-то не хотелось нарушать. Натали неторопливо складывала и раскладывала салфетку, всякий раз приглаживая ее ладонью, Петр Андреевич сосредоточенно разглядывал узор на клеенке, обводя его черенком чайной ложечки. Так прошла минута, после чего, не проронив ни слова, Натали закурила, включила плиту и занялась кофе, а Петр Андреевич вспомнил, что ему не мешало бы, позвонить домой и сказать, что он все еще находится там, куда собирался.

Жена сняла трубку немедленно, после первого же гудка.

Он понял, что она безотлучно находилась у аппарата, дожидаясь его звонка, и ему стало стыдно за свое бессердечие. Не так уж сложно было позвонить раньше, тем более что аппарат стоял на столе.

Услыхав ее тревожный голос, он сказал, что все еще там, куда и направлялся и, вероятно, пробудет еще некоторое время.

Сказав, что она беспокоилась и не знала, что и думать, Тамара добавила, что будет лучше, если он задержится там до утра, так как в городе очень неспокойно. Петр Андреевич согласился с ее доводом, сказал, чтобы она не беспокоилась и ложилась спать, и положил трубку.

Потом они пили крепкий до горькоты кофе и продолжали молчать каждый о своем. Первой нарушила молчание Натали:

- Мне кажется, что ему ее совсем не жалко.

- Я так не думаю,- ответил Петр Андреевич.- По-вашему что, он должен был прямо здесь начать рвать на себе остатки волос и посыпать голову пеплом от "беломора". Время прошло, горе улеглось. Вы же ведь тоже не рыдаете постоянно, а как я понял, вы с Маргаритой были очень близки.

Она сидела в кресле, которое освободил старик, ссутулившись, глубоко втягивала в себя табачный дым и кашляла.

Петр Андреевич не курил. Он отказался от этой привычки еще в молодости, когда его призвали в армию. Там тогда курить выдавали махорку, из которой нужно было сворачивать самокрутку. При попытке выкурить такое творение рук своих, он заполучил порцию махры в рот, а когда отплевался, то решил отказаться от этого занятия, по крайней мере, на время службы. Но оказалось, что он бросил курить вообще, если не считать баловство с трубкой.

- Кашель проклятый замучил. Хотела бросить,- Натали кивает на дымящуюся сигарету,- не получается. Никто в доме не курит, а я - как паровоз дымлю.

Откашлявшись, она вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы, размазав по щеке тушь, стряхнула в блюдце пепел, еще раз глубоко затянулась, с вздохом, как накопившуюся горечь, выпустила дым через нос, загасила окурок в тоже блюдце и сказала со злостью в голосе:

- Вчера, как рассказал он мне... Мать честная!... Сам спать завалился и храпел, как трактор на пахоте, а я... Хоть вой... Он считает, что у женщин мозги куриные - волос длинный, ум короткий. И что такие же у них чувства. Вы так тоже считаете? А в общем - как знаете.

Петр Андреевич промолчал, предпочитая не отвечать на провокационный вопрос. А Натали неожиданно спросила:

- Вы, Петр Андреевич, верите в чудеса?

- С некоторых пор, - ответил он уклончиво.

- И я тоже с некоторых... Разве это не чудо - я отдала Маргаритины тетради Игорю как там его..., а он сплавил их вам, не ведая, кто вы...

- В жизни случается и не такое, - ответил Петр Андреевич, не зная, что он имеет в виду.

- Хочется верить, что ТАМ (она кивнула вверх) нас ждет не беспамятство и тлен, что наши близкие, ушедшие туда, не навсегда потеряны для нас. Также хочется верить, что душа наша бессмертна и не истлевает вместе с нашим телом... Тогда жизнь не выглядит такой тусклой... Знаете, мне спокойнее стало на душе, когда я поверила, что Маргарита… в общем, где-то рядом. Вы правы, нельзя постоянно находиться в горе. Жизнь продолжается - вдовы выходят замуж, сироты утешаются...

- Полагаю, что веру в загробную жизнь порождает в нас желание, чтобы она была. Боимся смерти, вот и верим… У вас, на сколько я помню, были роскошные рыжие волосы,- спросил Петр Андреевич, меняя направление разговора.

- Были да сплыли. Остались только клочья непонятной расцветки. Я их остригла. А это - парик,- сказав это, она себя "оскальпировала" и оказалась в короткой, почти мужской стрижке на прямой пробор.

- Тоже хорошо,- оценил Петр Андреевич, не удивившись происшедшей перемене.

- Вот и ладненько. Тогда оставим, как есть. Пусть голова отдыхает. Вы только Филимону не говорите. Ему я такой не показывалась.

- А зачем? Да мы с ним, пожалуй, и не увидимся больше. А если увидимся – неужели об этом будет разговор. А потом, с ним я предпочитаю молчать и слушать.

Когда Натали заговорила по существу, ее речь стала такой же прерывистой, как и у Филимона Фомича, только еще более путанной и взволнованной. Она повторялась, перескакивала с одного на другое, порой даже казалось, что, начиная фразу, она не знала, как ее закончить. Это было похоже на отдельные мазки художника, из которых могла выйти и картина, а могла и мазня получиться.

- Мы с ней познакомились в Университете. Сначала я на нее не обращала внимания. Щупленькая и настороженная, как пичужка, да и держалась ото всех в стороне. Мне она показалась неинтересной, так как я в ней не увидела конкурентки. И только когда мы сошлись близко, я смогла оценить ее и понять, что мне до нее как свинье до неба.

...Возбудимая, с необыкновенной силой души, и в то же время заторможенная, скрытная... В молодые годы чувства у нее преобладали над рассудком. …Природа дала ей много. ...Чего ей не хватило в жизни, так это простого бабьего счастья. …Была ли у нее настоящая любовь? Думаю, что нет. Любовь - это дар божий, который часто перепадает не самым достойным.

…У меня была и есть настоящая любовь. ...Я ведь только потом полюбила своего Максима. Сначала же я, считала, что сделала ему одолжение великое, осчастливила его. Я, такая фигуристая и видная, откуда ни глянь. Фу ты, ну ты, лапти гнуты. А он?... Он был так себе, замухрышка, да еще в бутылку заглядывал... Но когда парни у нас родились, завязал совсем. А умом оказался не мне чета... Главный инженер завода! Бог даст, директором станет, и не как-то по протекции, а своим умом. Надеюсь, что у нас настанет время, когда людей будут оценивать по уму.

…Послушать меня, так подумаешь, что я ангел во плоти, примерная жена и мать семейства. Как бы не так. Изменяла я ему, ох изменяла и, скажу честно, но не каюсь… Не потому, что не любила, просто, натура такая, блядская. Все хочется чего-нибудь другого. Почти ни одной командировки не обошлось без..., ну вы меня понимаете. Да и так тоже было.

Максим однажды узнал об одном таком моем дельце. Скажу честно, я тогда перепугалась не на шутку. Весь день на работе, уже была директором школы, я проклинала себя за то, решилась на то, на чем погорела. (Можно подумать, что мне было впервой. То, что сошло с рук, то не в счет.) Я клялась себе, что если на этот раз сойдет, то больше ни-ни, и с ужасом думала, что будет, если он от меня уйдет. А если не уйдет и ничего не скажет, то, как дальше быть?

Домой я вернулась, когда он еще был на работе, и занялась домашними делами. Готовила обед и все прислушивалась, не идет ли... Парней наших, им было уже по пятнадцать, не было дома. Уехали отдыхать. Каникулы были.

Я дожаривала котлеты, когда щелкнул замок на входной двери. Во мне все задрожало мелкой дрожью. Не оборачиваясь, я ждала. Ждала чего угодно: скандала, ругани, требования развода, а меня, точнее место, что ниже спины, вдруг обожгло как огнем. Сначала до меня не дошло, что происходит, но когда он одной рукой прижал мою голову к столу, а другой, задрав платье и спустив с меня трусы, принялся охаживать по голой жо.. ремнем, у меня, признаюсь, отлегло от сердца. ...Уткнутая мордой в ломти нарезанного хлеба, я молчала, а из глаз текли слезы облегчения. Бьет - значит любит.

Максим задал мне сильного жару, но не жестоко. И была это не сорванная злость, а примерное наказание. Закончив экзекуцию, он отложил в сторону то, чем меня охаживал, и сказал спокойным голосом:

- За что, надеюсь, ты поняла. Согласен, пороть жену плохо, безнравственно. Можешь идти в милицию, в суд, в парторганизацию, подавать на развод. Я готов отвечать по всей строгости, но...

- Да что ты. Разве что-нибудь было,- ответила я, прикрывая горящие ягодицы.- Я ничего не заметила.

- Ну, тогда будем ужинать. Подавай.

Я поставила перед ним тарелку борща и стоя смотрела, как он его уплетает. И представьте себе, мне не было обидно. Совсем, совсем. Ни капельки.

- А ты че не садишься?- спросил муж, разделываясь с котлетой.- Поела уже?

- Да я лучше постою,- ответила я, глядя на него сквозь счастливые слезы.

- Ну-ну,- сказал он, запивая компотом.

Проблема с сидением у меня была еще с неделю. Наука продержалась немногим дольше. Поумнела. Не зря же было обыкновение вгонять ум в задние ворота. Но каково мне было в постели после той порки! Даже в молодые годы у меня не было таких ярких ощущений. …Какая была у нас ночь! Я была ненасытна, вся горела. Только задремлю, после… и просыпаюсь. Пытаюсь, как бы невзнай, разбудить его. И так всю ночь. Я готова иногда получить взбучку, чтобы пережить подобную ночь. Но дважды такое невозможно. Если будешь ждать, то ничего не получится.

Когда мы довольные лежали рядом, Максим сказал:

- Ты, наверно, все еще удивлена тому, как я с тобой обошелся. Но пойми, по-другому я поступить не мог. Развестись? Неразумно. Я люблю тебя, так зачем же мне с тобой расставаться. Кому от этого будет лучше? Тебе? Мне? Парням нашим? Но если ты хочешь уйти, я тебя удерживать не стану.

- Куда я без тебя,- мурлыкала я ему в подмышку.

- Но знай - в следующий раз...

- Следующего раза не будет,- поспешно заверила я, уверенная, что говорю чистую правду. Это, конечно, не значит, что я больше себе не позволяла. Позволяла, но была предельно осторожна.