И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Кладбище было укрыто умершими
листьями, по их покою всякие ноги
сразу затихали, ступая мирно.
А.Платонов, "Рождение мастера"

Петр Андреевич вновь посетил старое московское кладбище. С его прошлого посещения этой обители усопших минуло более двух лет, и много исторической воды за это время утекло. Рассыпался казавшийся монолитным Советский Союз, скоропостижно скончалась всесильная КПСС, по стране гуляли дикая демократия в обнимку с еще более диким капитализмом. По ночам на улицах Москвы постреливали, порой даже из автоматов.

На кладбище время тоже не стояло на месте. Тесня старые и старинные захоронения, сверкали гранитом и мрамором богато навороченные новые сооружения - памятники жертвам передела добра рухнувшей империи. Добро не исчезает, оно только из одних рук переходит в другие, оставляя после себя трупы и кровь.

А сколько перемен произошло за эти годы. Переменились люди. Точнее они не переменились, они раскрылись, показав скрываемую сущность. Если раньше кто приторговывал дефицитом, то делал это с оговоркой. "Мол, знакомый, приятель или соседка предложили, но мне не нужно". Теперь торговали и перепродавали не смущаясь. Продавали тряпки и кофе, куриные окорочка – ножки Буша, которые где-то доставали по дешевке, сигареты, контрабандные и подделанные под контрабанду. Все, что угодно. Все стало меряться деньгами и непременно в долларах – в уе. Наши, "деревянные" перестали быть мерилом, обесценивались на глазах, сжирая накопления простого советского человека. Просить в долг стало неприлично, поскольку взятое сегодня, завтра могло стать дешевле конфетного фантика. Участились случаи немотивированных самоубийств и убийств, замаскированных под самоубийства.

Стоял по-летнему теплый день, один из тех, какие начало октября порой дарит нам, когда солнце дожигает остатки бабьего лета. В воздухе еще летали паутинки, но стоило только подуть ветерку и становится зябко и даже холодно. Всюду были признаки быстрого природы увядания: могилы и проходы между ними покрыл багрово-рыжий ковер опавшей листвы, кусты оголились, цветы пожухли.

В Бога Петр Андреевич за это время не уверовал, однако, минуя старинную часовенку с крестом на макушке, в этот раз тоже перекрестился. Теперь, делая это, он уже не оглядывался по сторонам, и рука его двигалась увереннее, исполняя то, что многие поколения его предков делали не задумываясь. Подсознание исподволь подводило его к Богу, хотя в церковь он ходить не стал и посты не держал, становился пассивным христианином.

В этот раз нужное ему захоронение он отыскал без труда.

В нем произошло подселение. Рядом с черной плитой Маргариты появилась другая, белая, мраморная, меньшего размера и без портрета:

Коняжко
Филимон Фомич
1917 - 1993

- …и решен там квартирный вопрос,- сказал Петр Андреевич и подумал: "Наконец-то он получил то, к чему стремился: лежит с ней рядом, теперь уже навеки-вечные. Недолго, однако, он протянул после той встречи".

На плите Филимона Фомича был высечен православный крест и внизу написано: "Упокой Господи душу раба твоего". Наверно, так завещал он назвать себя рабом божьим.

Возможно тогда, а может быть в другое время, Петр Андреевич решил просить своих близких, когда наступит его час, не класть его прах в землю и не замуровывать стену, а высыпать его в Черное море, желательно не у берега. Он считал, что именно на тех берегах он чувствовал себя по настоящему счастливым.

Могила была свежеприбрана, плиты чистые, недавно протертые, и лежали розы, дюжины две, алых, белых, желтых. Тот, кто их принес за тратами не постоял. Лепестки цветов были еще совсем свежими, на них даже капельки воды, которой их побрызгали, еще не просохли, а главное - их не успели умыкнуть кладбищенские мародеры. Выходило, что он разминулся с тем или с той, кто их принес минутами, не более часа.

- Похоже, Натали была. Кому ж еще? Почему не позвонила? – сказал он с сожалением.

Чтобы не теснить розы своими не столь представительными хризантемами, Петр Андреевич положил их к ногам. После этого, он примостился на уголок оградки и бездумно глядел на видневшуюся сквозь поредевшую листву церковную маковку и на последние потуги запоздалого бабьего лета. Ничто не нарушало кладбищенской тишины, даже городская суета за стеной: скрежет железом по железу трамвая, визг автомобильных тормозов, голоса.

Погруженный в размышления, он не сразу заметил, что на черном Маргаритином надгробье, почти сливаясь с ним, сидит, положив мордочку на лапки и щурясь от косых осенних лучей, маленькая черная кошечка. Когда она там появилась? Сидела все это время или забралась только сейчас? "Может, это Маргаритина душа вышла посмотреть, как тут у нас... А у нас по-всякому",- подумал он и вдруг спросил:

- Не узнали меня, Маргарита Филимоновна? Стар я стал? А вы все такая же. Но кошка ничего ему не ответила и только смотрела на него сквозь щелочки прищуренных глаз.

Темно-синяя туча закрыла солнце. Стало сумрачно и холодно.

Кошка, с переменой погоды, с надгробья перебралась Петру Андреевичу на колени. Продолжая думать о своем, он гладил ее от ушек к хвостику, за что был вознаграждаем громким мурлыканием. Под пышной шубкой она была совсем маленькой и худенькой - в чем только душа держалась.

- Ну что скажешь, Мурлыка? Здесь живешь? Лучшего места не нашлось? А что ешь? Знал бы, что тебя здесь встречу - колбаски бы прихватил... Не отказалась бы от колбаски?

В ответ на его провокационный вопрос, она потерлась мордочкой о его руку.

- Значит, не отказалась бы. Но, увы.

А погода продолжала стремительно портиться. Внезапный порыв ветра принялся срывать с деревьев остатки листвы, а с неба засеял холодный мелкий дождь. Октябрь уж наступил…

- Мне пора уходить. Иди, гуляй, дорогая,- сказал Петр Андреевич, ссаживая кошку на землю. Он в последний раз взглянул на могилу, перекрестился на нее и направился к выходу. Больше он сюда не придет:

- До встречи. Там…

Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел, что кошка понуро бредет следом за ним.

- А ты же куда, дорогая?

Видя, что он обернулся, она затрусила быстрее, нагоняя его, а, подойдя, стала тереться о его ноги.

- Со мной хочешь? Да? Не могу я тебя взять. У меня дома котяра… Что мы с вами будем делать? Ты ведь, если не ошибаюсь, дама. Если не дама, то драться будете, если дама - плодиться. Час от часу не легче.

После смерти Васьки они почти сразу же взяли себе котенка, который превратился в большого своенравного кота с гордым именем Иннокентий и ласковым - Кеша. Придется ли ему по нраву новая соседка? А если придется, то, что потом делать с их приплодом?

Не внимая его доводам, кошка плелась следом за ним. Она уже приняла решение, а его доводы ее не интересовали.

- Ну что мне с тобой делать, горе ты мое?

Ответ был однозначный:

- Мррр – забирай с собой.

- А если это и на самом деле Маргарита в своей другой жизни?- подумал он вслух.- Жалеть ведь буду, что не взял.

Он берет кошку в руки. Зверек доверчиво прижимается к нему и затихает.

- Эх. Где наше не пропадало!

Он почему-то посмотрел в сторону церкви, будто посоветовался с Богом, перекрестился, расстегнул куртку и поместил ее за пазуху. Там она просидело все время, пока он добирался до дома.

Домашние, увидя его найденку, принялись ему пенять:

- Мало нам Кешки, так ты еще притащил. Может нам здесь открыть приют для бездомных кошек или кошачий театр, как у Куклачева? Так у нас такого таланта нет.

Пенять то они пеняли, но было ясно как дважды два - кошка в доме, а значит, на улицу ее никто не выгонит. Иннокентий, следует отдать ему должное, отнесся к появлению новенькой гораздо спокойнее, не смотря на то, что она сразу приступила к очистке его тарелочки.

На следующий день, жена, в тайне ото всех, попыталась пристроить ее куда-нибудь, но оказалось, что кошки без роду, без племени, никому не нужны. Всем породистых подавай, да чтобы с родословной и документами. Никому, ведь, кроме Петра Андреевича, не было ведомо, что у нее душа породистая.

За громкое и музыкальное мурлыкание ее стали звать Муркой. "Эх, Мурка, Маруся Климова",- пел тогда из "ящика" залетевший на гастроли из-за моря бывший русский, роскошными усами. Но имя это не прижилось, и какое-то время ее звали просто Кошечкой. Поскольку у нее была только половинка хвоста, части его она когда-то лишилась из-за какой-то травмы, то с чьей-то легкой руки ее все стали звать Травмой. Она откликалась на это имя, но Петр Андреевич по-прежнему называл ее Кошечкой. А животные в доме знали who is who, и когда он раздавал им угощения и говорил: "Это Кеше", подходил только Иннокентий, "Это Собачке", подходила собачка Жулька, "Это Кошечке", и подходила она. Никакой толкотни, стремления перехватить чужое. Все не как у людей.

Вскоре Травма благополучно разрешилась четверкой прелестных черненьких котят с нормальными хвостиками. Как ни странно, но ее потомство больше всего пришлись по душе Собачке. Она их даже принималась вылизывать, чем вызывала неудовольствие ревнивой мамаши. Молодое поколение, когда оно подросло и окрепло, удалось пристроить "в хорошие дома". А сама она живет у них, но всякий раз, когда у нее наступает потребность продолжения рода, у хозяев появляется дополнительная головная боль.