И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
Данте Алигьери.
Божественная комедия. Чистилище

Домой с кладбища Петр Андреевич с кошечкой за пазухой добирался с приключениями. Переполненный трамвай, трезвоня, по долгу стоял в пробках, но это было привычно. Однако, когда он вышел из трамвая и направился к станции метро, то случилось такое, чего и в дурном сне не ожидал увидеть. Позднее такие вещи он видел не раз (по телевизору, конечно), но тогда это было для него в новинку и потому потрясло.

На площади, перед станцией метро образовался стихийный рынок. В начале девяностых такие для Москвы стали обычным явлением. На них торговали всякой всячиной из машин, с лотков, с рук, из-под полы по принципу - "если надо, то сейчас принесу". Публика там собиралась самая разная, от работников исследовательских институтов и рабочих заводов, кому по несколько месяцев не платили зарплату, и пенсионеров, которым вообще не на что стало жить, и они выносили на продажу всякое старье, до жулья, которые могли продавать, тут же украденное. Было много людей из южных республик ставшего бывшим СССР.

Лишь только Петр Андреевич выбрался из трамвая и направился через этот самый рынок к станции метро, как на площадь выкатились два автобуса с окнами, забранными решетками. Из них выскочили несколько десятков омоновцев в камуфляже с засученными рукавами. Воины рассыпались по площади и принялись потрошить торгующих: с криками и руганью они укладывали торговцев, в основном людей нерусской внешности, лицом на асфальт, обшаривали их карманы, машины, сумки. Все, что им приглядывалось, но в основном деньги, они забирали себе. Мародеры чистейшей воды. Командиром у них был детина лет сорока, седой, с короткой стрижкой явно не трезвый. Он стоял на крыше автобуса с мегафоном в руках.

Четверть века назад в Индии Петру Андреевичу довелось наблюдать то, как стражи порядка избивали людей. Но что с них было взять, там догнивал колониализм, а мы ведь семьдесят с лишним лет строили общество, в котором человек должен был стать другому человеку другом, товарищем и братом.

Вышло так, что во время одной из поездок шофер его автомобиля Гупта, сбил пешехода. В машине в тот момент вместе с Петром Андреевичем находились еще двое из его бригады.

Улицы индийских городов заполнены людьми, которые, как правило, не обращают внимания транспорт. Однако эта масса беспечных с виду людей, если случался наезд с трагическим исходом, обычно мгновенно превращалась в разъяренную толпу, которая могла линчевать на месте и водителя и пассажиров. Поэтому в таких случаях рекомендовалось не останавливаться для оказания помощи пострадавшему, ехать в ближайший полицейский участок. Однако прежде чем отправиться в полицию, Гупта отвез своих пассажиров домой. Выходя из машины, Петр Андреевич велел ему сказать в полиции, что при наезде в машине находились русские специалисты, и что они все видели и готовы дать показания.

На следующий день машиной Петра Андреевича управлял другой водитель. Гупту задержала полиция. Петр Андреевич, не заезжая на работу, зашел к помощнику Генерального Директора, рассказал, как было дело, и попросил его связаться с полицией и повторил, что он готов рассказать полицейским, все как было.

Уже после обеда его вызвали. Петру Андреевичу ранее не доводилось иметь дело с полицией (и милицией тоже) - Бог миловал, поэтому он сильно волновался. Поехали туда они – все, кто был в машине – в сопровождении чиновника заводской службы безопасности. Маргариту он взял с собой для перевода. О том, что лучше бы было для такого визита взять кого-нибудь из парней, но он как-то не подумал.

Босс был занят. Их попросили подождать и привели в какое-то мрачное помещение - бетонный пол, небеленые бетонные стены и потолок, железные стол и стулья. За дверью из железных прутьев была камера с задержанными. Среди них Петр Андреевич увидел и своего Гупту. Как только они сели и приготовились ждать, в камеру ворвалось несколько полицейских, которые стали избивать палками сидящих там людей. Удары по живой плоти сопровождались криками избиваемых и руганью полицейских.

Экзекуция продолжалась не долго, но тот, кто ее устроил, достиг, чего хотел. По крайней мере, Петр Андреевич почувствовал себя ее соучастником. Остальные тоже сникли.

Вскоре после этого их позвали к боссу, кабинет которого располагался в другой, благоустроенной части здания. Круглолицый, очень жирный (как только он не расплавился в такой жаре) туземец в хаки с потными подмышками, сидел за обширным полированным деревянным столом и давал указания своему подчиненному в штатских брюках и рубахе, жуя какую-то жвачку. На деревянной призме, стоявшей на столе, значилось Captain B.K.Rao – это чтобы знали, с кем имеют дело. Он жестом показал вошедшим на стоявшие вдоль стены железные стулья и продолжил разговор. Закончив, он извинился за то, что гостям (он так сказал) пришлось ждать.

- Эти ория до того тупые. Им ничего нельзя поручить,- сказал полицейский после приветствия. Сказав это, он смачно сплюнул на пол красно-кровавую жижу жвачки и, с видом "нам все известно", приступил к делу.

Говоря так, он хотел показать, что он уроженец других мест, что у него более высокое происхождение и уровень культуры, чем отмежевывался от происходящего. Допроса, как такового, не последовало: формальность, для порядка. После нескольких приветственных фраз босс звякнул ручным звонком, и в кабинет сразу (видимо ждали за дверью) внесли два столика, на которых стояли чашки с чаем и плошечки со сластями. Хозяину чай подали на его стол.

Петр Андреевич вообще не питал почтения к стражам порядка независимо от страны их принадлежности, а демонстративное избиение задержанных и сам полицейский босс - ни дать, ни взять держиморда местного разлива не прибавили ему этого чувства.

На вопросы отвечал Петр Андреевич. Маргарита переводила, тщательно подбирая слова и делая пометки в блокнотике. Остальные хранили молчание. Смысл вопросов был следующий: "С какой целью и куда ездили русские друзья? С какой скоростью двигался автомобиль? Был ли еще кто-нибудь в машине? Почему русские друзья позволили водителю уехать с места происшествия? Пили ли русские друзья во время поездки спиртное и угощали ли они водителя? Был ли водитель трезв?"

Отвечал Петр Андреевич односложно: "да", "нет". Когда полицейский спросил об оставлении места происшествия, заговорил сопровождавший их заводской чиновник, при этом он подобострастно улыбался полицейскому. С какого-то момента допрос русских друзей стал напоминать "светский" разговор: нравится ли им Индия и Орисса, как давно они в Индии.

Разговаривая, полицейский продолжал жевать бетель, сплевывая прямо на пол. А тем временем принесли отпечатанный на машинке протокол беседы, и босс, не глядя, протянул его Петру Андреевичу с просьбой, чтобы русские, все, кто находился в машине во время наезда, подписали его.

- И когда мы только успели так много наговорить?- пошутил Петр Андреевич, рассматривая три листа текста, напечатанного на официальном полицейском бланке. Чтобы не упустить чего-нибудь существенного, он попросил Маргариту сделать письменный перевод. Работа эта заняла у нее почти полчаса, и все это время они молча сидели друг, против друга делая вид, что пьют чай. Полицейский был явно раздражен задержкой.

Оказалось, что некоторые вещи в протоколе были изложены несколько вольно, и Петр Андреевич внес поправки.

Полицейский согласился с замечаниями не глядя, и бумагу перепечатали. Просмотрев чистовой вариант, Петр Андреевич подписал его, оставив себе на всякий случай один экземпляр. На том и откланялись.

Гупта возвратился через две недели, но к работе шофера Петра Андреевича не приступил. Новый шофер сказал, что поскольку он был военный, то его перевели в другое отделение компании.

Об избиении задержанных в полицейском участке Петр Андреевич старался не вспоминать. Что с них взять, у "них ведь негров палками бьют". Но теперь, через четверть века, он столкнулся с подобным в родном отечестве.

Увидев как наши еще недавно "простые советские люди", которые "повсюду творят чудеса", лупцевали специальными дубинками таких же, совсем еще недавно таких же, как и они "простых советских людей", он был потрясен. Но это с непривычки.

За неделю до случая у метро в Москве был разгромлен Верховный Совет России – кончилась советская власть. Этому предшествовала склока в верхах с поливанием друг друга помоями и 20 чемоданами компромата - обычная грязная возня в коммунальной квартире с плеванием в кастрюли и прибиванием тазов к полу, в которой были замешаны и министры, и депутаты, и сам президент.

Весь мир наблюдал по американской CNN, ее передачи транслировала Шабаловка, как на Новоарбатский мост со стороны Киевского вокзала появились пять танков, дошли до середины моста, и начали стрелять по белокаменному зданию Верховного совета (в просторечье Белый дом). После нескольких выстрелов в его окнах появилось пламя. И это не где-то, а в самом центре Москвы. Здорово получать новости в Москве из ее центра через Америку. Но сам момент расстрела Белого дома он наблюдал, как говорится, вживую, с двадцать второго этажа одного из НИИ, куда он приехал по делу.

Настроение было не рабочее. Все присутствующие только и делали, что поглядывали в сторону Белого дома, который на расстоянии нескольких километров выделялся на фоне темных крыш и других зданий своей белизной и был похож на большой свадебный торт. И вдруг по этой белизне поползли темные полосы – будто бы его начали обливать шоколадом. Только обливка пошла снизу вверх. Это из окон повалил дым от пожара внутри здания, возникшего после обстрела. Потом он неоднократно видел по телевизору горящее здание московского Белого дома, его стены в черных полосах, но вид обливаемого "шоколадом" торта так и остался в его памяти символом властного беспредела.

На экране телевизора можно было видеть, как под огнем орудий и ответным огнем снайперов неподалеку от Белого дома ходили прохожие, стояли зеваки. Говорили, что среди них тоже были пострадавшие. Ничего нового. У Пастернака на той же Пресне в 1905 году обыватели тоже бегали по делам более важным, чем собственная жизнь, под огнем царских войск и боевиков с баррикад.

После обстрела из здания стали убегать депутаты. Они бежали трусцой, друг за другом под дулами автоматов. Додемократились!

Эта сцена была неоднократно показана телевидению. Говорили, что в здании были и боевики, но они уходили в сторону Пресни. Там, якобы, вдали от посторонних глаз, их встречали и расстреливали без лишних церемоний. Ходили слухи, что некоторым удалось уйти через канализацию и тоннели связи.

Мятежники также штурмовали московскую мэрию, которая располагалась в бывшем здании СЭВ и телецентр в Останкино. В общем, произошла самая настоящая гражданская война со всеми ее мерзостями, только что скоротечная. Слава богу, что затеявшим ее не удалось втянуть в нее массы людей. Дело ограничилось несколькими сотнями отморозков участвовавших с обеих сторон, которых интересовала только возможность грабить, и еще несколько сот "горячеголовых романтиков", одни из которых выступили в защиту демократии, другие – советской власти.

С обеих сторон были убитые и раненые. Но с обеих сторон были и победители. А то, с чем Петр Андреевич столкнулся у метро, был один из отголосков тех событий – резвились не успевшие насладиться вседозволенностью победители, у которых, наверно, кончилась водка.

Ко всему, что тогда происходило Петр Андреевич испытал полнейшее отвращение. Он понимал, что никакая это ни борьба за справедливость. Это сцепились члены одной стаи, кто пристроился после 1991 года к кормушке и те, кому места у нее не досталось. "Если в 1991 на улицах Москвы появились танки, то в 1993 они начали стрелять". Все это было омерзительно. Если можно стрелять из пушек по одному пусть плохому парламенту, то почему не пальнуть по другому.

Петр Андреевич в сознательном возрасте не застал массового психоза, характерного для сталинского времени, если только самый краешек. Он, например, помнил, как на торжественном собрании по случаю какого-то праздника, куда он зачем-то попал, молодой человек с красным от напряжения лицом и срывающимся от крика голосом предлагал избрать в почетный президиум (следовали все мыслимые регалии) товарища Сталина. Помнил, как во всех газетах четверть первой страницы обязательно занимал портрет вождя, и не приведи вам бог, чтобы эта ее часть попала на гвоздик в уборной или на другие хозяйственные цели. В лучшем случае на растопку, но только чтобы никто не видел.

В основном же на его жизнь пришлось отрезвляющее безмолвие, когда от догм еще открыто не отказались, но им всерьез уже не следовали, прибегая к словоблудию. От такого лицемерия для тех, кто пытался хоть что-то понять в той жизни, она становилась еще более непонятной и запутанной. Лучшим способом разобраться в происходившем была пьянка. Возможно, тогда, наверно, и появилось выражение: "без поллитры не взберешься".

С падением Советской власти существенных изменений не произошло. Кто был никем, тот никем и остался.

Лишенная целостности и не создавшая собственной цивилизации власть рухнула, похоронив под собой питавшую ее коммунистическую идею. На смену ей появилось что-то непонятное, варварский, жаждущий легкой наживы отстой.

И хотя советской власти не стало не только фактически, но и по названию, поскольку Верховный совет переименовали в Государственную Думу, ее смердящий труп в обнимку с призраком коммунизма продолжал бродить по просторам несчастной, опустошенной многолетним строительством светлого будущего страны. Призрак, он, хотя уже и был не жилец, но стране, которую насилует ее собственная чернь от этого не легче. Насилует и при этом убеждает, что ей это только на пользу и что она сама этого хочет.

Черни свобода не нужна и демократия ей ни к чему, ей нужна воля - вольница. А народ безмолвствует и продолжает пьянствовать сильнее, беспробуднее, чем прежде, с горя, от безысходности или по привычке.

Лопахин: Прежде очень хорошо было. По крайней мере, драли.
А.П.Чехов. "Вишневый сад"

НАЗАД СОДЕРЖАНИЕ ДАЛЕЕ