И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

С любимыми не расставайтесь…
А.А.Ахматова

Вторая половина мая только началась, а в Москве уже установилась жара, было душно и пыльно. И сразу заговорили об отпуске - к морю, на дачу, на природу, куда угодно. Погода, мол, шепчет…

Петр Андреевич, его жена и дочь хотели только к морю. Дачей они так и не обзавелись, а на природе бывали часто по выходным: зимой - лыжи или просто прогулки, осенью - грибы. Но летом – только море.

Годом ранее они отдыхали в Крыму “дикарями” и были сыты таким отдыхом по горло: заботы о питании, о месте на пляже, и о многом другом, не говоря о жилье в частном секторе далеко от моря и со сварливой хозяйкой.

Не надеясь на успех, Петр Андреевич заглянул в местком и, шутя, спросил, не завалялись ли у них случайно три путевочки на море. Оказалось, что завалялась одна, семейная, на троих – папа, мама, ребенок. Путевка была в Прибалтику, а там, в конце весны и начале лета, погода часто бывает неустойчивой. Не Крым, и не Абхазия. Потому и залежалась слегка. Да и вариант - одна на троих, тоже не каждому подходит. А ему оказался в самый раз. Он и раздумывать не стал - Прибалтика, так Прибалтика. Пусть там и прохладней, чем в Крыму, зато цивилизованней.

- Беру,- заявил он, делая широкий жест.- Заверните!

Он тут же подал заявление на отпуск, позвонил жене, чтобы приступала к сборам, а сам собрался заняться билетами на поезд. Но его намерение было нарушил звонком ученого секретаря Научно-технического совета института.

- Извини, старик,- начал тот без предисловия,- у меня для тебя новость. Приятная или не очень – судить тебе, но в пятницу (дело было в понедельник) тебе нужно доложить Совету о результатах исследований, проведенных твоей лабораторией в этом году, а также рассказать о состоянии научной работы в лаборатории. Извещение я тебе уже послал. Надеюсь, скоро получишь.

- Вы там что… ку-ку?- у Петра Андреевича от неожиданности перехватило дыхание.- У вас там что, совсем от жары мозги размякли? По плану у меня отчет в октябре. К чему такая спешка? Я собираюсь с семьей в отпуск. У меня путевки на руках и билеты уже заказаны.

- На когда?

- На субботу.

- Вот и прекрасно – отстреляешься на Совете и на свободу с чистой совестью. Шучу, шучу.

- Тоже шутник на мою голову.

- Извини, старик, но я в этом деле крайний. Сам (так обычно называли Директора) только час назад вызвал меня и приказал. Я пытался его отговорить, перенести на сентябрь. Куда там... Уперся, как … Так что все вопросы к нему.

- А тебе он не сказал, из-за чего такая спешка?

- Ничего он мне не сказал. Ты готовься, а я попытаюсь разыскать остальных членов Совета, а заодно и выяснить, откуда уши... Боюсь, что кворума мне не собрать,- закончил секретарь и отключился. Последняя его фраза внушала надежду.

Все было очень странно. А главное: к чему такая спешка, ведь ничего особенного вроде бы не случилось? Все идет, как обычно.

- Что-то здесь не так, - сказал он себе.- Но у директора выяснять не буду. Пусть идет, как идет. Пары часов мне хватит на подготовку сообщения, а там пусть допрашивают с пристрастием. А мне нужно заняться транспортными делами. Я сказал этому чудаку на букву “М”, что у меня билеты, а их еще нужно раздобыть.

Ответ был прост: Директору института поступила на него анонимка, в которой сообщалось о недостатках работы его и возглавляемой им лаборатории, мелкотемье и о том, что лаборатория в основном работает на его докторскую. Официально на анонимки реагировать не полагалось. Ну а если такая же поступит…? Вот директор и решил перестраховаться и переложить эту грязную работу на Совет. Если будет реакция сверху, то всегда можно будет показать протокол заседания Совета, а если нет, то просто забыть. Потому и таинственность.

Заказав билеты на поезд, что тоже оказалось не сложно, Петр Андреевич перекусил в буфете, и решил посидеть во дворе института и поразмышлять: Что же все-таки творится в Датском королевстве? Но заняться этим он успел: его разыскала сотрудница, недавняя школьница, выполнявшая в лаборатории обязанности и секретарши, и машинистки, и курьера, и вообще, куда пошлют. Но послать ее мог только лично Петр Андреевич. Остальных же она сама без стеснения посылала куда подальше. Прелестное создание по имени Леночка.

- Петр Андреевич, телефон,- прокричала она через весь двор и направилась к нему.

- Кто звонит?- спросил он недовольно, когда девушка приблизилась.

- Дама-с. Может быть с собачкой,- пробует шутить Леночка, глядя ему в глаза. Она слышала разговор с ученым секретарем, не знала с кем и о чем, но видела, что шеф остался недоволен.

- Позвонила бы еще раз, попозже. Не переломилась бы.

- Она и звонит второй раз. Первый раз был полчаса назад.

- Позвонила бы еще раз.

- Я ей так и сказала, но она настаивает, просит, умоляет, говорит, что очень нужно. А если женщина просит, то, сами знаете… Да и говорит она как-то странно. С акцентом. Иностранка наверно,- одним духом выпалила девушка, стараясь придать голосу сочувственность.

- Кто бы это мог быть?- задумчиво произнес Петр Андреевич.

- А еще вам звонили из бухгалтерии. Сказали, что можете получить отпускные,- подсластила Леночка и упорхнула.

- Это хорошо. Заявление я подал два часа назад… Отпуск мне ведь подписывает Сам… Значит, ничего страшного. Просто суета сует.

- Здравствуй, Петенька,- проворковала трубка мелодичным женским голосом, как только он произнес в нее свое “слушаю вас”.- Это я, Любушка. Ты меня помнишь?

К нему давно уже никто из посторонних так не обращался, но говорившая, видимо, считала, что имеет такое право. У нее, правда, был акцент, не сильный, но заметный. Так обычно начинают говорить россияне после долгого проживания в среде другого языка, особенно если имеют хороший слух. Он не мог вспомнить, хотя чувствовал, что когда-то уже слышал этот голос и эти интонации.

- Кто вы такая? Я вас не знаю,- произнес он, злясь на себя за то, что не может вспомнить.- Назовите себя или кончим разговор. У меня нет времени на пустые разговоры.

Он уже собрался уже положить трубку и приняться за дело, вдруг узнал голос своей давней приятельницы, которую звали Любой. Ну конечно это была она. В те стародавние времена он звал ее Любочкой или Любушкой. Ни отчества, ни фамилии ее он не помнил, но девушку представил живо. Откуда, какими судьбами? Она ведь давно живет за границей.

Зная, что за стенкой по параллельному аппарату Леночка подслушивает, он старался говорить спокойно:

- Я вас помню. Чем могу служить?

- Ты узнал меня,- радостно залепетала трубка.- По голосу слышу, что узнал. Я рада. Понимаю, тебе сейчас неудобно разговаривать, ты ведь там не один… Уж как твоя сотрудница пытала меня, кто я, да что я. Давай встретимся.

- Где? Когда?- с готовностью ответил Петр Андреевич.

- А давай сегодня, прямо сейчас в центре ГУМа, у фонтана. Помнишь? Я как раз собираюсь туда заглянуть.

- Хорошо. Прямо сейчас я не смогу. До конца работы еще около часа. Туда я смогу попасть не раньше, чем часа через полтора. Устроит?- сказал Петр Андреевич.

- Не вопрос. Ты меня сразу узнаешь. Я, как мне кажется, совсем не изменилась с тех пор. Если только поправилась, но говорят что... Ну да ладно, увидишь. Жду с нетерпением. Целую,- она чмокнула в трубку.

- Тогда до полшестого,- ответил Петр Андреевич.

- Знакомая со студенческих годов. Из провинции приехала,- сказал он заглянувшей Леночке.- Хочет встретиться. Сейчас схожу, получу отпускные, выкуплю путевку, а потом встречусь с ней. Если меня будут спрашивать… Что-нибудь придумай.

- Бу зде,- ответила Леночка и заговорщицки подмигнула.

Познакомился с Любой он еще на первом курсе: в его институте на вечере отдыха студенты консерватории давали концерт – приобщали будущих технарей к высокому искусству. После концерта, как водится, - танцы. Играла радиола, играли гости – выдавали не классику - рок. Когда объявили белый танец, его пригласила девушка из гостей. Потом он пригласил ее. Потом еще раз. А тут и вечеру подошел конец.

Пете девушка понравилась, и он вызвался проводить ее. Услышав его предложение, она оценивающе осмотрела его и… согласилась.

Было холодно. На девушке была шубка из белого меха, выше колен и без застежек и форсистая шапочка из того же меха. Она сразу скукожилась, уткнула нос в воротник. Ей было не до общения. Петя перед этим два года провел в заполярье, для него такая погода была привычна, и он старался не дать спутнице замерзнуть и даже прижал к себе. Она не сопротивлялась. Познакомились они только в метро.

От метро девушка хотела добираться одна, ссылаясь на то, что уже поздно, ему далеко, а ей - совсем рядом, но Петя довел ее до самого дома: она жила в сталинской высотке, что неподалеку от зоопарка. Когда они прощались, Петя предложил встретиться еще как-нибудь, на что девушка ответила, что в следующую субботу он в полседьмого должен явиться к входу в Большой зал консерватории. Она там его встретит.

Люба училась в консерватории по классу фортепиано и была уже выпускницей. Она иногда участвовала в качестве концертмейстера в выступлениях музыкантов, порой весьма известных и даже иностранных. И стала приглашать его. Пару раз ему довелось присутствовать на репетициях, а это даже интереснее, чем на самом концерте.

Странной они были парой. Она - изыскано одета, всякий раз в чем-нибудь новом и модном, изящных туфлях, и он, всегда в одном и том же дешевом костюме, производства ГДР, и в туфлях отечественного изготовления. Возможно поэтому, даже находясь в зале, она никогда не садилась рядом с ним. Сама смущалась или его не хотела смущать?

Вкруг нее, как правило, вертелась пара худосочных хлыщей, в дорогих костюмах и “бабочках”. Они ей что-то говорили и при этом целовали ручки, то правую то левую. Однако Люба хотела, чтобы домой ее провожал Петя. Он тоже как-то вознамерился поцеловать ей ручку, но как вспомнил, что те два хлыща обслюнявили ее от пальчиков до локтя – намерение испарилось. Девушки, с которыми Люба общалась, тоже были изыскано одеты. При встрече она обменивалась с ними троекратными бутафорскими поцелуйчиками – это когда соприкасаются щеками и чмокают в воздух.

Знакомые явно не одобряли Любин выбор, не скрывали этого, качая головами и награждая Петю уничижительными взглядами и улыбочками. Он это видел, понимал, его это задевало, но он терпел, потому что девушка ему очень нравилась. Не всегда же так будет. А как-то, провожая ее, он спросил:

- Скажи честно, почему ты со мной встречаешься? У тебя такие поклонники… Мне сто очков вперед дадут и одеждой и манерами. А ты со мной… Я же вижу, как они на меня смотрят.

- Это ты про этих…?- она сделала уничижительный жест рукой.- Трепачи. У них в головах и в сердцах сушеные мухи и тараканы. Они не музыканты, они около... Девицы тоже… Шушера богемная… Не бери в голову… Они все вместе даже в подметки к твоим скороходовским башмакам не годятся…Ты для меня как...,- она задумалась, подыскивая сравнение,- как свет в окне…

- Луч света в темном царстве.

- Ты все шутишь, а я серьезно.

И все же их отношения были странными.

Люба могла пропасть на месяц и более, потом появиться с предложением очередного посещения концерта, вернисажа, закрытой выставки или просмотра иностранного фильма. Поскольку дома у Пети телефона тогда не было, а номер своего она дать не захотела, сославшись на то, что маме не нравилось, когда ей звонили мужчины, связывалась она с ним по почте, письмом или открыткой. Он всегда ждал эти весточки с нетерпением.

Так продолжалось почти полгода. Наступило лето. Петя окончил первый курс, а Люба - учебу вовсе. Он надеялся, что хоть теперь они смогут встречаться чаще и больше проводить времени вместе, лучше узнают друг друга, сблизятся. Он надеялся, а она возьми да и пропади. Вообще – ни слуху, ни духу.

С надеждой на ее возвращение он жил несколько месяцев, но через полгода решил вычеркнуть ее из своей жизни. Будто и не было ничего. “Возможно так даже лучше. Кто она, и кто я,”- рассудил он.

Известие о судьбе без вести пропавшей Любы он получил только в тот год, когда сам окончил институт. Нашло оно его неожиданно в лице одной из тех девушек, с которыми Люба при встречах обменивалась демонстративными лобзаниями. Встретились они на улице, на выходе из метро “Дзержинская”. Девушка его узнала и окликнула. Петя тоже ее узнал. Звали ее Риммой. Она и поведала ему, что Люба на последнем курсе (когда встречалась с ним), вышла замуж за иностранца, тоже музыканта, а после окончания учебы уехала к нему.

- Вы ничего не знали? Я тоже, а какие были подруги,- посетовала Римма.- Вернулась из отпуска, сунулась к ней, а ее и след простыл.

Петя слушал, сочувственно кивал и, почему-то думал о сушеных мухах и тараканах в милой головке Риммы.

- Ее мать навела туману. Мол, Любочку услали в провинцию, работать по распределению учительницей музыки в школу… Обещала написать, когда устроится, но пока никаких вестей. Только через месяц я получила письмо из Вены. Здесь-то и прояснилось. Зачем темнила старая клуша?..

- Что прояснилось?- не понял Петя.

- Замужество за иностранцем и внезапный отъезд,- удивилась Римма его непонятливости.- Обратным адресом на письме был отель Вене, кажется Хилтон. Через год пришло еще одно письмо, теперь из Нью-Йорка, и опять из отеля с тем же названием. Письма из-за бугра идут долго… Где она обитает в настоящее время, я понятия не имею.

- Мне она вообще не написала,- ответил Петя, стараясь казаться равнодушным. Мол, не очень то и хотелось.

Поскольку кроме Любы говорить им было не о чем (в голове ведь “сухие мухи и тараканы”), Петя свернул разговор. Ему было не до пустых разговоров: Он шел устраиваться на работу.

Римма предложила созвониться и встретиться, только не на ходу, а в более спокойной обстановке. Поскольку у Пети все еще не было домашнего телефона, служебным он тоже пока не обзавелся, то она дала ему номер своего домашнего и добавила:

- Ты звони, не стесняйся, в любое время. Я женщина свободная, холостая-неженатая…

Приняв это за намек на далеко идущие последствия, Петя, не смотря на то, что у него не было подружки, решил пока воздержаться встреч. Мало ли как поведут себя “сухие мухи с тараканами” в ее прелестной головке. Поэтому он ответил:

- В ближайшие дни не смогу. Как-нибудь в другой раз. Я позвоню при первой возможности.

- С вами все ясно,- ответила со вздохом девушка.

Позвонил он ей только через несколько лет, когда вернулся из Индии. Находясь в расстроенных чувствах от общения с Филимоном Фомичом и еще не прошедшей влюбленности в Маргариту, перелистывая старую записную книжку на предмет выбросить, наткнулся на имя Римма и телефон, не вдруг вспомнил, кто такая, а когда вспомнил, то решил позвонить - без цели, из чистого любопытства. Теперь это было просто: Пока он был в Индии, им поставили телефон.

Время было летнее, отпускное, поэтому звонок остался без последствия. В следующий раз он позвонил, когда сам отгулял отпуск и устроился на работу. Попытка оказалась успешной – в трубке раздался знакомый голос.

После слов узнавания и разговора за жизнь, Петр Андреевич поинтересовался делами Любы, чем явно обидел собеседницу. “Вот, оказывается, зачем позвонил этот хмырь болотный. А я то…,- подумала девушка, но любопытство его удовлетворила.

Люба жила в Аргентине - муж ее был аргентинцем. Пишет, что счастлива и богата. Везет же некоторым. Поговорили еще о чем-то, но о встрече она не заикнулась. Когда она спросила номер его телефона, на случай, если будут вести от Любы, он дал ей свой служебный. Однако ни он ей, ни она ему больше так и не позвонили. И вот через много лет - звонок. Позвонила Люба. Она приехала в Москву как туристка. Петр Андреевич тогда уже сменил место работы, но, узнав у Риммы номер телефона его прежней работы, она позвонила и попала на человека, с которым он иногда перезванивался, и уговорила того, дать ей его настоящий номер. Так она и вышла на него.

Идя на встречу, Петр Андреевич чувствовал себя неуютно. Опасался, что не узнает Любу. Однако его опасения были напрасны. Все прошло гладко. Встретились они, как и договорились: в центре ГУМа у фонтана, и, несмотря на то, что вокруг фонтана было десятка полтора подходивших по возрасту женщин, Любу он узнал сразу. Ни очки в модной оправе в тон губной помаде, ни другая, более короткая прическа, не смогли сбить его. Он ее почувствовал.

- Ты совсем не изменилась,- сказал он первое, что пришло на ум, беря ее за руки.- Такая же красавица.

- Нет. Я стала ужасно толстой. Жиртрест,- кокетливо ответила Люба.- А вот ты все такой же, тонкий и звонкий. Вот только седина. Не рано?

Она подставила щеку для поцелуя, однако Петр Андреевич уклонился – не привык он подобным телячьим нежностям при честном народе.

- И руки такие же руки. Пальцы. Играешь?

- Только для себя.

Она, и правда, мало изменилась, только одежда стала еще изысканнее. Держалась с ним она тоже, будто с прошлой их встречи прошло не много лет, а всего пару недель.

Он же после первых минут встречи почувствовал себя напряженно. Не знал он, о чем ему говорить с этой чужой и не совсем чужой, знакомой и совсем незнакомой женщиной. Что ей нужно от него?

- Давай пойдем в ресторан. Я женщина состоятельная, богатая. Угощаю.

- Ни к чему это. Давай для начала,- он кивнул в сторону стойки в проходе между линиями,- выпьем по бокальчику шампанского (в ГУМе продавали шампанское в разлив), а потом решим, что делать дальше.

Получив согласие, Петр Андреевич подошел к расположенной в проходе между линиями стойке два бокала шампанского и две плитки шоколада “Вдохновение”. Хотел еще мороженное взять, но Люба его упредила, сказав, что у нее слабое горло и мороженое она не ест.

- И это ты называешь шампанским,- сказала Люба, морща нос.- Пахнет неубедительно.

- Извини… Какое есть.

- Дай срок, я тебя угощу настоящим шампанским…

Петр Андреевич молчал, краснея в душе за весь советский Винпром.

- Идея! Давай съездим в одно место?- вдруг предложила Люба.- Это не далеко…

- Шампанское пить? Дон Периньон?

- Можно и Дон Периньон… Но не сегодня. Хорошо?

- Как скажешь, дорогая.

- Мы с тобой там когда-то уже были.

- Даже так. Не припомню что-то,- честно признался он.- Когда увижу - вспомню.

- Конечно, вспомнишь. Место изумительное. Пошли быстрее. У меня машина… Здесь, неподалеку…,- затараторила Люба, почему-то перейдя на шепот, взяла его за руку и увлекла в сторону выхода к Василию Блаженному.

Машина с водителем ждала у гостиницы “Россия”. Они сели, и Люба попросила ехать в Сокольники. По пути она что-то говорила про Париж, в котором была на прошлой неделе. Гранд-опера, Комедии франсез, Лувр. Он слушал, а сам старался вспомнить, как и когда он там с нею был, и что с этим связано, и ничего не приходило в голову.

Остановились. Выходя из машины, Люба сказала водителю, ждать ее на том же месте через полтора часа. Затем она взяла его под руку, и они направились к расположенной неподалеку церкви. Только войдя на церковный двор, он вспомнил, как и когда там с ней там был. Как же он мог забыть? Ведь то была их последняя встреча.

В тот вечер они шли к метро после посещения какой-то иностранной выставки. Люба сказала, что у нее устали ноги и ей нужно отдохнуть. Он согласился. У него самого ступни горели от нескольких часов, проведенных на ногах в обычных башмаках, каково же было ей на шпильках.

Они отыскали свободное местечко и сели. Через минуту к ним подсел барыга с испитой рожей и предложил комнату на час, за трояк. Сгорая от стыда, Петя встал, чтобы пересесть на другое, не столь оживленное место, и увидел через дорогу, прямо напротив, церковь. Он предложил Любе перейти туда и не ошибся. У церкви был дворик, а в нем несколько скамеек и никого. Видимо, Христос, изгоняя торгующих из Храма, прогнал их и со двора. За что ему отдельное спасибо.

Если раньше они только гуляли под руку и, расставаясь, обменивались демонстративными поцелуйчиками, то оказавшись в укромном месте, Люба повела себя иначе. Прежде, чем сесть, она прильнула к нему всем телом и поцеловала в губы. Этим она в корне меняла ею же установленные отношения. От неожиданности он растерялся, правда, всего на миг.

Он сидели под деревьями у храма и целовались. Его отношение к Любе перешло в другую, пленительную стадию. Ее пленяло в ней все, запах, гибкость и податливость тела, к которому до того он только иногда прикасался, ласковость рук с длинными трепещущими пальцами, которые гладили его. Теперь он уже не отказал себе в удовольствии целовать их, и ладошки и каждый пальчик отдельно.

Расстались они за полночь в холле ее дома. Это тоже было впервые. Раньше она оставляла на лестнице перед входом. Войдя в подъезд через огромную дверь с огромной, под стать крепостным воротам, ручкой, Петя застыл, пораженный открывшимся великолепием. Подъезд его дома, мрачный и провонявший кошками, в сравнении с тем, что он увидел, выглядел крысиной норой. Пока он глазел по сторонам и на потолок, Люба, чмокнув его в щеку, “сделала ручкой” и упорхнула.

- Когда мы с тобой увидимся?- спросил он, опомнившись, но отвечать уже было некому.

- Так всегда,- вздохнул он и вышел на улицу. Несмотря на столь стремительное расставание, был безмерно счастлив. Стремительный и неожиданный уход возлюбленной его не встревожил. Это было в ее стиле. Он понял, что любит, и не сомневался, что она его тоже. Пусть и не так сильно.

Транспорт уже не ходил. Поэтому в свой спальный район Пете предстояло добирался пешком. Не на такси же тратиться.

Счастливый, он шагал по непривычно безлюдному городу, думал о произошедшем и пел. Эту песню когда-то пела мама. У них даже пластинка была. Но он вспомнил только начало, да и то не полностью, и припев:

Нет на свете краше нашей Любы:

Черны косы тра-та-та-та,

Как кораллы, розовые губы,

А в глазах та-ра-ра-ра-ра-ра.

Люба-Любушка, Любушка-голубушка!

Я тебя не в силах позабыть!

Люба-Любушка, Любушка-голубушка!

Сердцу любо Любушку любить!

Так и пел раз за разом, одно то же, и ему этого было вполне достаточно. Он любил петь. Из-за того, что ему медведь на ухо наступил, он ужасно фальшивил, а это, старался петь, когда его никто не слышал. Самые подходящие места – ванная комната, во время душа и лес, при собирании грибов. На подходе к дому он уже был уверен, что встретил свою судьбу и что ему непременно нужно жениться на ней. Жаль, что родители были в отъезде, а то он бы обязательно поделился с мамой. Она бы его поняла.

- И за что мне такое счастье привалило,- пробормотал Петя, проваливаясь в сон.

Первые дни он упивался выпавшим на его долю счастьем. Однако когда через неделю Люба никак не проявилась, загрустил. В голову лезли мысли, одна другой мрачнее. Неужели для нее это было просто развлечением? Неужели она не почувствовала то же, что и он? Неужели она не хочет его видеть?

Он попытался встретиться с ней. Один раз целый день прослонялся у входа в ее дом, даже вошел в подъезд, чтобы расспросить вахтершу о Любе. Однако та с ним разговаривать не стала: “Неположено!”, а когда он стал настаивать, пригрозила милицией и при этом, почему-то посмотрела на потолок. На следующий день он отправился к входу в консерваторию. Но и там безрезультатно. И он решил ждать. Должна же она когда-нибудь сама объявиться. Что-то же ей мешает. Может, занемогла? Она ведь такая нежная, хрупкая. Представляя свою возлюбленную мучимой тяжелой болезнью, он и сам начинал чувствовать недомогание. Так продолжалось несколько месяцев. Ожиданию положили конец приближавшиеся зимние экзамены.

Оказавшись рядом с церковью, Петр Андреевич неожиданно почувствовал волнение. Но он взял себя в руки - сложившийся в нем скептик и аналитик оказался сильнее, который, слушая нежданно явившуюся из прошлого собеседницу, пытался понять, что подвигло ее на эту встречу. Не стародавняя же любовь. Что ей богатой и успешной даме бальзаковского возраста из другого мира нужно от простого советского инженера? О том, что он кандидат, без пяти минут доктор наук, она не знала, но и так не велика шишка даже на ровном месте.

Церковный дворик был все тем же, но оказалось не столь уютным, как тогда. Суета. Постоянно и уходили богомольцы, а все скамейки оказались занятыми. Поэтому им пришлось прогуливаться, что Петра Андреевича устраивало: меньше было возможности пропахнуть духами Любы. Тамара ведь обязательно это унюхает.

Люба, несмотря на некоторые трудности из-за долгого отсутствия разговорной практики на русском, растекалась в красноречии: рассказывала о прелестях теперь уже Лондона и Нью-Йорка. О Токио, который ей был не приятен скученностью и толкотней, она отозвалась с пренебрежением. Как бы, между прочим, упомянула, что вдова, и живет в Аргентине, но там ей не нравится, и она намерена перебраться в Штаты или куда-нибудь еще. Обычное хвастовство женщины, которой многое доступно и ничего такого, что бы подсказало, зачем она его позвала.

- А ты был где-нибудь,- спросила она, прервав монолог.

- В Индии…,- ответил Петр Андреевич.

- А я в Индии не была,- затараторила Люба.- Возможно, отсюда туда полечу. Давно собираюсь…

- …работал на строительстве завода,- продолжил он.- Но, как у нас говорили, курица – не птица, Индия – не заграница.

- Те, кто там был, рассказывали чудеса.

- Почему бы и нет. Чудная страна. Но я работал на строительстве завода, в глуши, а там не до экзотики: жара, комары, термиты. Несколько дней в Дели и Бангалоре - не в счет… Да и там был тоже по делу… Мало чего удалось посмотреть… В Индию лучше ехать в марте. Бархатный сезон... Сейчас жарко…

- Я привычная. У нас, в Аргентине, тоже жарко…

- Давай я тебя подброшу домой,- предложила Люба, когда они подошли к машине.- Тем более что мне с тобой кое о чем нужно переговорить.

- Нет уж, спасибо. Лучше не надо. В наш спальный район проще и быстрее - на метро. Так что давай здесь прощаться,- отклонил предложение Петр Андреевич.

- Как скажешь,- с готовностью согласилась Люба.- Но тогда так – мне на неделю-полторы нужно убыть в Киев, родственников проведать, но по возвращении нам нужно обязательно встретиться. Есть очень важный разговор.

- Это едва ли возможно, дорогая моя,- ответил он. С понедельника я в отпуске. Путевка и билеты есть. Если это так важно, давай поговорим сейчас. Зачем откладывать? Еще не поздно. Я не тороплюсь, если надо, могу задержаться.

- Нет. Сейчас я не смогу. Сначала мне нужно кое в чём и кое с кем разобраться.

- Как знаешь, но последний день, когда ты сможешь со мной встретиться – это четверг. Пятница у меня будет занята, а в субботу утром мы всей семьей отбываем в отпуск. Так что извини, ничего не выйдет.

- Ладно, давай тогда в четверг,- неохотно согласилась Люба.- В Киев я съезжу на два дня и вернусь к четвергу. В котором часу мы сможем встретиться?

- В конце рабочего дня. В четыре тебя устроит?

- Как скажешь, мой господин.

- Тогда в три жду твой звонок. Постараюсь быть на месте.

Встретились они в центре, на выходе из метро.

- Ну как Киев? На месте?- спросил он первым делом.

- Не попала я в Киев. Я же иностранка, и мне, к сожалению, требуется разрешение,- с грустью ответила Люба.- Я даже хотела позвонить тебе, чтобы договориться о встрече раньше, не откладывать на последний день, но потом решила не менять…

- Жаль, что с Киевом не вышло.

- Бог с ним, с Киевом. Если будет нужно, я потом туда съезжу. А сейчас к делу. Поскольку разговор предстоит серьезный…

- Даже так! О чем же, если не секрет? Какие у нас с тобой могут быть серьезности?

- Не секрет, но будет лучше, если мы отправимся ко мне в гостиницу.

Предложение несколько удивило Петра Андреевича. Что это за разговор, для которого нужно идти в гостиницу. Можно поговорить где угодно, хотя бы вон в Александровском парке или где еще.

- В гостиницу,- замялся Петр Андреевич.- А это обязательно? Давай просто где-нибудь посидим.

- Это здесь, совсем близко. Минут пять ходу, не больше. Там будет лучше. А потом я ведь обещала.

- Что обещала? Не помню.

- Дон Периньон.

- Почему в гостиницу? А…

- Ты, наверно, хотел спросить, почему не у моих родителей?

- Как они?

- Их уже нет.

- Сочувствую.

- Они давно умерли, и папа и мама. Я не виделась с ними с тех самых пор. Я им предлагала переехать ко мне, но папа наотрез отказался. А мама: “куда иголка, туда и нитка”.

- Понятно.

- Я была папина дочка, поздний ребенок. Маленькой он меня купал, если был дома, то кормил и одевал. А как он рассказывал сказки!… Водил в зоопарк, он у нас был рядом.

- Да я помню,- зачем-то вставил Петр Андреевич.

- Разве ты был у нас?- удивилась Люба.

- Был, но только до вахтерши.

- Вспомнила, вспомнила. В последний день,- сказала Люба и покраснела.- Папа любил слушать музыку. У нас было много пластинок. Сам он не играл, но мне, когда я была еще от горшка два вершка, пианино купил и учителя нанял. В консерваторию я тоже пошла с его благословения. Мама хотела что-нибудь практичное. Но папа настоял.

- Молодец, старина,- зачем то одобрил Петр Андреевич.

- То, что я вышла замуж за иностранца, он поскрипел, но принял – сердцу не прикажешь. Но когда я собралась покидать страну насовсем, он от меня отрекся… назвал предательницей… Сказал, что у него больше нет дочери.

- Крутой мужик. Я бы так не смог.

- Он у меня был военный, в отставке. Его уволили, когда Хрущев армию сокращал… На оформление моего отъезда ушло почти два месяца. Все это время мы с мужем жили в гостинице. Папу я больше не видела, а маму… За день до моего отъезда она, втайне от папы, пришла ко мне. Она меня одобрила и благословила. Несколько раз я порывалась связаться с тобой, встретиться, объяснить все… Я боялась, что не выдержу и сбегу к тебе…

Они подошли к гостинице, и Люба прервала свой грустный рассказ.

В номере был накрыт стол: шампанское и коньяк, ваза с фруктами.

- А вот и обещанный Дон Периньон,- сказала торжественно Люба.

- Прямо как у Джеймса Бонда,- в полголоса, скорее себе, чем Любе, сказал Петр Андреевич.

- Кто такой?

- Это супершпион в книгах Яна Флеминга.

- Не читала.

- И ничего не потеряла. А ты, случаем, не Мата Харри?

- Тоже не знаю. Я – твоя Любушка,- сказав это, она приблизилась к нему вплотную и положила руки на плечи. “Неспроста все это. Ой, неспроста”,- подумал Петр Андреевич и не проявил ожидаемой от него инициативы.- Может быть, пора приступить к важному разговору, о котором ты говорила.

- Конечно, конечно,- смущенно ответила Люба, отстраняясь.- Но сначала Дон Периньон. Налей, Петенька. Выпьем за встречу.

Выпили. Дон Периньон и, правда, ни в какие сравнения не шел с тем, что называли шампанским у нас. И испортил вкус Петру Андреевича окончательно, поскольку той поры Советское шампанское он не пил, точнее пил только тогда, когда отказаться было невозможно.

Официант вкатил столик с горячими и холодными закусками, и Петр Андреевич подумал, что теперь уж Люба начнет свой серьезный разговор. Однако она заговорила ни о чем: о том, что Москва совсем не изменилась, что в магазинах, как и раньше… Когда Люба предложила наполнить бокалы вторично, он забеспокоился: не собирается ли она уложить его в “койку”. Обстановка к этому располагала. Ему очень не хотелось такого развития. Не то, чтобы он боялся, что не устоит. Просто не хотелось, и больше ничего.

- А женись-ка ты на мне, друг мой дорогой,- вдруг сказала Люба, поднимая бокал на уровень глаз и глядя его через него ему в лицо. Произнесла она это как-то надрывно.- Поженимся и уедем в Аргентину или в любое другое место. Куда скажешь.

Высказавшись, она выпила залпом и плюхнулась в кресло.

- Как?- Петр Андреевич опустил бокал, не пригубив.- Вообще-то я в некотором роде уже женат. У меня жена и дочь, которых я люблю, очень люблю, и с которыми не намерен расставаться ни при каких обстоятельствах. Может ты думала, что все эти годы я безутешный сидел и ждал, когда ты прилетишь за мной из своего далека?

- Это не важно,- прервала его Люба.

- Что неважно?

- Что ты женат… Что у тебя дочь…

- Что же тогда важно?

- Важно то, что я тебя люблю, и любила все эти годы. Твоя жена не пропадет. Я до конца ее дней дам ей такое обеспечение, о каком она и мечтать не могла бы.

- У нее жизнь, а ты предлагаешь обеспечение, иначе говоря, существование. Женился я на ней не по расчету, как некоторые, не будем показывать пальцем, и ей нужна эта жизнь.

- А дочь…,- прервала его Люба.- Сколько ей лет?

- Четырнадцать,- ответил он.- Какое это имеет значение?

- Ее ты можешь взять к себе. У меня своих детей нет…

- Будут еще. Какие твои годы.

- Если только от тебя… Как ее зовут?

- Маша. Не думаю, чтобы она согласилась на такое.

- Мария Петровна,- продолжала Люба.- Звучит. Она сможет учиться в любом из лучших европейских или американских университетов. Что ты об этом всем думаешь?

- Ничего я не думаю, и думать не желаю. Ответ отрицательный и давай на этом закончим наш разговор!- отрезал Петр Андреевич тоном, не терпящим возражения, и, выдержав паузу, продолжил:- Не скрою, после нашей встречи в понедельник, я вдруг понял, что все еще люблю тебя… Я не боюсь в этом признаться… Но сейчас речь совсем о другом…

Ободренная прозвучавшим признанием, Люба опять заговорила, но в повествовательном ключе. Он узнал, что у нее большая квартира в Буэнос-Айресе с горничной и дворецким и богатое поместье в пригороде, что она очень богата даже по американским понятиям. Он, если захочет, сможет работать по специальности или управлять их бизнесом…

“Кажется, меня хотят купить на корню,”- наконец подумал Петр Андреевич и решил, что пришла пора самому включаться в разговор и поставить жирную точку над i.

- Из того, что ты тут порассказала,- начал он спокойно,- видно, что ты, как там у Пушкина, “богата и знатна, что муж…” Ах да, муж ушел, “как говорится, в мир иной”- это уже другой поэт.

- Не тронь моего мужа,- почему-то прошипела Люба.- Он был прекрасным человеком.

- Кто бы сомневался,- отреагировал Петр Андреевич.- У тебя роскошная квартира в столице и поместье в ее окрестностях. Куча денег в банках, а еще, наверно, в акциях всяких там заводов, газет, пароходов. В общем, ты благополучно упакована и вся в шоколаде. Запросто мотаешься по лондонам, нью-йоркам, парижам и иже с ними. Что еще надо для полного счастья. Захотелось подышать “дымом отечества”, и в Москве. А подышав, подумала: “А не прихватить ли мне немного этого самого “дымку” с собой”. Там же ты одна одинешенька. К тебе все только миссис или синьора и только по иностранному, и никто не скажет просто Люба или Любушка, никто не скажет, что ты несешь чушь, дорогая, если ты ее несешь, никто… не буду продолжать. Все ясно и так. Вот и вспомнила ты бедного студента Петеньку с московской окраины, который когда-то был влюблен в тебя. Да, я был влюблен!

- Я тоже тебя любила…

- Разыскала ты этого самого бывшего влюбленного Петеньку, то есть меня, повзрослевшего, поседевшего, не очень еще подурневшего, и решила поманить за собой. А вдруг польстится… Не на тебя, так на твои богачества… Для начала ты решила свозить меня на место нашего романтичного свидания… Решила возбудить воспоминания. Тебе это удалось. Оказавшись там, я, скажу честно, почувствовал волнение в крови, какого давно уже не чувствовал, но затем взял себя в руки. Но ты это поняла, и решила, что есть надежда… Но прежде тебе зачем-то нужно было побывать в Киеве. Я не буду строить догадки, хотя не сомневаюсь, эта поездка должна была быть напрямую связана с тем, что ты предложила мне сейчас.

- Зря ты так, Петя. Я же хотела, как лучше,- прошептала Люба. Ее лицо покраснело, постарело и даже подурнело. Из-под очков показались две окрашенные тушью слезинки. Он захотел вытереть их платком, но Люба уклонилась и попыталась и попыталась поцеловать его руку. Это уж слишком! И он продолжил, тоже почему-то перейдя на шепот:

- А что у меня жена и дочь - тебе наплевать. От них можно откупиться. Кинуть им деньжат или по-другому как-нибудь, и будут они рады и по гроб благодарны своей благодетельнице. И меня ты решила купить, не так ли?

Он замолчал, чувствуя, что его одолевает злость, но переведя дух, продолжил, решив, что пора кончать эту канитель:

- Хорошенького же ты обо мне мнения, если полагаешь, что я просто так смогу бросить дорогих мне людей.

- Ты меня считаешь чудовищем,- опять прошептала она.- Я совсем не такая.

- Помолчи, дорогая. Я уже заканчиваю. Мне, конечно, хотелось бы увидеть и Токио, и Нью-Йорк, и даже Буэнос-Айрес…

- Поженимся, и ты увидишь, все, что твоей душеньке будет угодно. На что еще нужны деньги, а их у меня навалом.

- Пусть у нас здесь не все так, как хотелось бы. И на полки магазинов тошно смотреть,- продолжал Петр Андреевич. Но мне нравится жить в Москве. У меня не апартаменты, двухкомнатная квартира, доставшаяся от родителей. Маловата, конечно, но я привык и не знаю, чтобы стал делал, будь у меня десять комнат. Деньги. Их тоже не помешало бы иметь немного больше, но миллионы мне ни к чему. Я не смогу ними распорядиться.

- Это дело поправимое. Богатство, не бедность. К нему быстро привыкаешь.

- Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать. Может что не так. Экспромт. А теперь нам пора расставаться,- закончил Петр Андреевич, пропустив мимо ушей последнее ее замечание.

- Ты прости меня, что я тогда уехала, ничего не сказав,- прошептала Люба.- Придя домой, я застала там мужа, который прилетел за мной.

- Дело прошлое. Кто старое помянет…

- Ты не спеши с ответом. Я понимаю, ты не можешь решиться сразу. Я бы удивилась, если бы ты это сделал. Ты взвесь все за и против…

- Я уже взвесил и подумал. Ответ отрицательный и другого не будет!

- И все же ты подумай… Я тебе позвоню… А теперь давай выпьем на посошок и разбежимся, пока не поссорились.

- Не звони. Не береди души и мне и себе. Будет, как я сказал,- отрезал Петр Андреевич, ставя на стол пустой бокал.- Повторяю, с понедельника я в отпуске. Уедем в субботу.

Прощаясь, они поцеловались, но не как влюбленные, а как прощаются навсегда друзья. Она при этом Люба сняла очки. Он совсем близко увидел ее глаза, а в них тоску.

- Если ты подождешь, пока я приведу себя в порядок, то я тебя провожу,- сказала Люба жалким голосом.- Хочешь, я вызову машину?

- Да нет. Ни к чему это. Прощай, Любушка,- произнося эти слова, голос его задрожал.- Прощай!

“Это же надо так расчувствоваться,- думал он, пересекая холл гостиницы.- Не ожидал я от тебя, Петр Андреевич такой чувственности”. Но еще долго, проходя мимо той гостиницы, он чувствовал волнение, приятное, но тоскливое.

Вот и все про Любу-Любушку, Любушку-голубушку.

Люба не позвонила. С утра пораньше позвонил ученый секретарь Совета и радостным голосом сообщил, что кворума нет, и директор перенес обсуждение на осень. Что и требовалось доказать.

Такие воспоминания вызвало у Петра Андреевича предложение Натали.

- Я, конечно, и один проживу. Но вдвоем – лучше, тем более с Натали. Надо соглашаться, если, конечно, она не передумает. Надо, Петя!

Пояснения:

1. Добро пожаловать!
2. Теперь “Лубянка”.
3. Евангелие от Матвея, гл. 21, п.12.
4. Когда под сорок или слегка за сорок, особенно если женщина ухожена, следит за собой и хорошо сохранилась.
5. Шпионка Первой мировой войны.

НАЗАД СОДЕРЖАНИЕ ОКОНЧАНИЕ