II ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ МАРГАРИТЫ ФИЛИМОНОВНЫ,
КОТОРЫЕ ОНА ДЕЛАЛА БЕССОННЫМИ НОЧАМИ
Нитка 3. ФИЛИМОН, Я и МАМА – БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Охота пуще неволи
Что такое посиделки я не знала, потому полностью доверилась подружке. По ее совету я надела новое платье, которое еще ниразу не надевала, губы впервые в жизни накрасила ее помадой и наодеколонилась дедушкиным шипром (какая гадость!).
Когда мы пришли на место посиделок, там еще почти никого не было. В основном резвилась малышня, которая на сами посиделки не допускается. Они наблюдают издали.
Сходились не спеша. Приходили и совсем зеленые, такие, как мы с подругой, были и постарше. Появились и достаточно взрослые, переростки, но они держались в стороне от общей массы. Сначала собрались только девицы, я даже усомнилась, туда ли пришла. Рассаживались кто где, скорее всего на уже насиженных местах. Меня подруга усадила на одно из толстых, положенных квадратом, бревен. На них полагалось сидеть новичкам, и тем, у кого не было пары. Своего рода прилавок. Посидельщицы со стажем размещались в сторонке на каких-то ящиках или принесенных с собой одежках.
Обстановка была непринужденной. Перекидывались только им понятными намеками, над кем-то потешались, причем матерные слова использовались без стеснения все, и совсем юными, и теми, кто был постарше. И все грызли семечки. Причем делалось это особым способом - загружали в рот горсть и там умудрялись по одной очищать: ядрышки съедали, шелуху выталкивали на нижнюю губу, а образовавшуюся бородку смахивали.
Подруга моя меня привела и сразу покинула. У нее были свои заботы. Оставшись одна, я ощутила себя белой вороной в стан черных. У меня даже семечек не было, чтобы грызть. И хотя я их не люблю, но в тот момент непременно занялась бы этим и даже постаралась, как они, выталкивать шелуху на губу. Как я им всем тогда завидовала, представляя, что они живут полноценной жизнью, а я прозябаю на ее задворках.
Когда проглянули первые звезды, стали подходить парни. Было заметно, что многие из них были "под мухой". Они стояли в сторонке, курили, выкрикивали веселые пошлости с намеками типа: "Дунь, а дунь!" - "Из чаво?", называли девушек по именам и прозвищам, хохотали, но практически не матерились. Я заметила, что мужчины и парни в деревне использовали матерные слова значительно реже, чем женщины и девушки. Может быть потому, что они чаще бывали в городе и уже понимали, что материться во все горло не прилично. И хотя я понимала, что моего имени никто из них не назовет, меня там не знали, мне было обидно до слез, что я была никому не нужна.
Когда стемнело, парни стали подсаживаться к девушкам: картинно их целовали, делали вид, что хватают за груди, шлепали по спине и ниже спины. Те в ответ притворно визжали и давали сдачи. Когда все разобрались на пары, то перешли на шепот, а, пошептавшись, стали удаляться в темноту. Еще немного, еще чуть-чуть, и я осталась бы один на один с бревном. И хотя бревно, на котором я сидела, было теплым и шелковисто гладким, отполированным, мне оно стало казаться корявым и сучковатым.
Но катастрофы не произошло. Ко мне подсел тот самый рыжий Рыжий, на которого я "положила глаз". Сел он осторожно, даже не задев меня плечом - городская ведь. Так мы и сидели, только он и я на все бревно, и молчали. Когда уже никого вокруг не стало рядом, он, прокашлявшись, предложил мне тоже пойти погулять. В ответ я, будто нехотя, встала с опостылевшего бревна и направилась в сторону речки.
Мы шли по полевой дороге. Парень что-то говорил, а я ничего не слышала, находясь в жутчайшем напряжении. Когда огни деревни скрылись из виду, он, будто невзначай, положил мне руку на плечо и легонько прижал к себе. Я не противилась. Не лапает же, как те, другие.
Подошли к речке. Садиться на траву я не захотела. У реки она свежая - новое платье можно было зазеленить. Мы остановились у одиноко росшего на берегу старого раскидистого, дерева. Рыжий привалился к его ветке, я стояла рядом. Без луны река темнела провалом, и если бы звезды не мигали из ее черноты, то не знать бы что стоишь почти у самой воды. Мой кавалер продолжал о чем-то рассказывать из местной жизни, а по ходу стал меня обнимать и попытался поцеловать. Не вырываясь из его объятий, я уперлась локтями ему в грудь и отвернула лицо. Он как будто не очень то и настаивал, но, неожиданно, выпустив меня из объятий, грубо схватил меня за грудь. Я вскрикнула - скорее от неожиданности, чем от боли. Рыжий же, развивая успех, осмелел и запустил свою ручонку размером с кирпич и такую же жесткую и шершавую мне под платье.
- Ах, ты вражина!- взвизгнула я, возмущенная такой наглостью и, что было силы, замолотила по его лицу.
Он же, уклонялся от моих не очень чувствительных для него ударов, и руку с занятой позиции не убирал. Тогда я, что было силы, врезала ему коленкой в пах. Удар пришелся туда, куда и нужно было. Он обеими руками схватился за ушибленное место, а я, получив свободу, со всех ног припустилась через поле без дороги наутек, в сторону изб, в которых кое-где еще светились окна. Электричества в деревне не было.
На следующий день идти на посиделки я отказалась.
- Ты чаво испужалась?- спросила меня моя новая подружка.
- Да нет. Просто не хочу.
- Сколь те лет?- спросила она.
- Пятнадцать,- соврала я, накинув себе полгода.
- А такая мелкая. Но ничего. Мне пятнадцать аж зимой было. У нас говорят - если девку "шапкой с ног не сшибешь, то ее уже можно". Да у нас не только пацаны с девчонками… Взрослые мужики тоже любят малолеток попихать. И ниче, ни одна не жаловалась. Бывает, что отец дочку имеет или брат сеструху... А когда зять с тещей или свекор со снохой - так за милую душу и не хоронятся. В сорок, наши бабы уже старухи, и мужики им ни к чему…
- И тебя тоже уже…?- только и смогла спросить я.
- А я штоли рыжая? Главное - в подоле не принести.
От таких ее слов челюсть у меня отпала. Я смотрела, не веря, что такое возможно.
- А тебе и правда не хочется? Совсем, совсем?- не отставала она.
- Хочу - не хочу! Пристала, как репей?
- Так хошь или не?
- Какое это имеет значение?
- Рыжий просил передать, что будет тебе ждать у дерева.
- Обойдется.
В том, что она порассказала, для нее не было ничего особенного: " Дело житейское". В их деревне на ту, которую никто не "поимел", смотрели как на порченую. "Нормальные" девушки и парни начинали заниматься "ЭТИМ", как только у них появлялось хотение. Пацаны "щупали" девочек и лазили к ним в трусы, если таковые на них были, еще до школы. Все было так же, как Валька рассказывала мне про свою деревню. Забота девки была даже не в том, чтобы ее "распечатал" тот, кто ей нравился и на ней потом, Бог даст, женится. Это было не столь важно. Важно было, как сказала подружка, - в подоле не принести.
Не скрою, после некоторых размышлений я поняла, что жалею, что так резко прервала "ухаживание" Рыжего, и была уже не прочь продолжить наши отношения. На меня не угодишь - анекдот, да и только. Хотя бы вот этот: "Знаешь, - говорит один другому после свидания,- Не пойму я ее никак. Чепуха какая-то получается. Когда я ее поцеловал, она дала мне по морде. А когда сказал, что такое больше не повторится, то получил еще раз!"
Пока я гадала, как мне поступить, кончилось лето. Пора было возвращаться домой, а охота, которая, как известно, пуще неволи, стала одолевать меня сильнее и сильнее. Еще бы немного, и я ты дозрела окончательно. Но пришла телеграмма от Филимона, что он уже выехал за мной.
Рыжий сразу же узнал о моем скором отъезде. В деревне, несмотря на отсутствие электричества, новости распространялись быстро, "сарафанное радио" работало безотказно. В тот же день он появился в нашем дворе будто бы с каким-то делом к дедушке но, улучив момент, позвал меня на свидание. Для виду, поломавшись, я согласилась, но сказала, чтобы ни-ни, чтобы и не думал и не мечтал. Он пообещал, и обещание свое сдержал.
Нагулявшись вдоволь, мы подошли к дому. Во всех окнах горел свет. Мы в последний раз поцеловались, и Рыжий скрылся в тени большого дерева напротив. И тут, будто дожидался моего возвращения, хлынул ливень. Занятые собой мы не заметили, что небо сплошь закрыли свинцово-черные тучи.
А меня заждались. Оказалось, что Филимон прибыл вскоре после моего ухода, а поскольку прошло уже несколько часов, то все были встревожены моим долгим отсутствием. Пришлось мне плести что-то про затянувшееся прощание с подружками, хотя я думаю, что по моему лицу и особенно губам было видно, с какой подружкой я прощалась.
Под шум разгулявшейся непогоды я спала, как убитая, а когда проснулась, то Филимон уже успел сходить к директору совхоза и договориться о транспорте до райцентра. Транспорт то он нам пообещал, но за ночь так развезло дороги, что по ним кроме как на тракторе, ни на чем не проехать. Тридцать километров на тракторе, это, конечно, слишком. И Филимон решил подождать, когда немного подсохнет. Так, на радость старикам, мы задержались у них еще на три дня.
В райцентр по подсыхающей грязи нас вез на своей "победе" сам директор. Низкорослый, коренастый, круглоголовый, лысый или бритый, лет сорока пяти мужичина, с бородавкой на мясистом, картофелиной носу. Он отчаянно крутил баранку, стараясь не въехать в заполненные грязью колдобины. Сядешь – не выберешься, пока не просохнет или трактор не подвернется. Крутил баранку и громко вещал, как радио: Никита Сергеевич – наш мужик, накормит людей целинным хлебом, кукуруза - царица.... К поезду мы успели.
|