И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Если ты такой умный, то почему не богатый?

...никогда ничего не просите! Никогда и
ничего, и в особенности тех, кто сильнее
вас. Сами предложат и сами дадут!
М.А. Булгаков

Петр Андреевич никогда не выслуживался и не мельтешил пред сильными мира сего, но иногда его посещала мысль о несоответствии ценности создаваемого им и получаемого за это вознаграждения. Удручало его и то, что около него постоянно роились всевозможные бездельники – соавторы, соисполнители, ушлые начальники, которым часто доставалось от испеченного им пирога больше, чем ему.

По натуре был он человеком добрым, но с теми, кто сделал ему пакость осмысленно, старался больше никогда дела не иметь. У него никогда не возникало мысли о сведении личных счетов, но руку такому человеку больше не подавал никогда и ни при каких обстоятельствах. Здоровался, но если тот хотел поручкаться, то делал вид, что он этого не замечает. Однако он никогда не топтал поверженного противника, а пытался ему как-то помочь. Не думал о том, что когда тот воспрянет, у него может возникнуть желание отомстить, поскольку доброту или жалость, проявленные к нему, он воспримет как оскорбление или обиду.

Мнение, что проявиться в этом мире можно, только карабкаясь по головам и спинам людей или попирая их локтями, он считал ущербным, не достойным порядочного человека. Считал, что у каждого в этой жизни своя стезя и принимал, что натура человеческая порочна, что подлеца нужно добивать без сожаления не только потому, чтобы другим не повадно было, но из чувства самосохранения, считал, что бить лежачего грешно, кем бы он ни был.

Был Петр Андреевич работягой, трудоголиком, и ко всякому делу, за которое брался, подходил творчески, старался найти в нем "изюминку", выделявшую его из ряда подобных дел. В противном случае, полагал он, за него и браться не следует. Даже борщ, а он любил заниматься стряпней, у него заметно отличался от сваренного им же в прошлый раз, а от своих "стандартных" собратьев и подавно. Однако, не смотря на то, что он был хорошим инженером, к технике он относился прохладцей, что не помешало ему выполнить разработки, на которые он получил авторские свидетельства, защитить диссертации, опубликовать две монографии и более дюжины интересных статей и брошюр.

- Интересно было,- обычно отвечал он.

Когда же ему становилось неинтересно, то он искал другое приложение своим силам. Поэтому займись он, к примеру, медициной, результат был бы такой же. Он добросовестно и успешно лечил бы людей или зверей, писал бы актуальные статьи и, возможно, обзавелся бы учеными степенями.

Уже в солидном возрасте Петр Андреевич занялся перечитыванием классиков: Толстого, Гоголя, Достоевского, Диккенса, Бальзака и других, и открыл в них много такого, на что раньше не обратил внимания, прошел мимо. То, что когда-то показалось ему длиннотой, которую хотелось быстрее проскочить, что он и делал, превратилось в мудрость, которую следовало бы усвоить гораздо раньше. Но в молодости мы сами с усами и классики нам не указ.

Петр Андреевич всегда любил живопись, но атмосфера художественных выставок и музеев его утомляла. Поэтому он отдавал предпочтение альбомам, которые покупал где только возможно. Их можно было рассматривать сидя на диване: интересно и можно подумать "за жизнь". Опять же – никто не мешает наслаждаться, не делая при этом умное лицо и изображая знатока.

Был он человеком непубличным, даже замкнутый, больше думающим и пишущим, чем говорящим. Выступления перед людьми были для него, как нож острый. Если такая необходимость возникала, то готовился он к ним самым тщательным образом: по нескольку раз перечитывал написанные тексты, и все равно, выступал, не отрываясь от "бумажки", даже тогда, когда сам являлся признанным авторитетом в излагаемом вопросе. Но многие это его качество принимали за высокомерие, завышенную самооценку и даже гордыню.

Почтения к начальству он не питал с молодых лет, оценивал людей не по занимаемому ими положению, а по уму, и мог, при случае, “сказануть” кое-что, не задумываясь над тем, что может отыскаться "добрый человек", который услужливо донесет сказанное до соответствующего уха и еще от себя прибавит.

При личном общении Петр Андреевич тоже шапки не ломал, прогибаться не умел и не хотел. И хотя годы сделали его осмотрительнее, осторожнее, приучили держаться от дураков, особенно чиновных, подальше, все равно случались с ним срывы, особенно если в отношении его допускали грубость или бестактность.

Как-то его пригласили в министерство к Самому, для консультации. Как на беду, с ним увязался директор НИИ. Захотелось лишний раз перед высоким начальством помельтешить. А вдруг что перепадет. Зря старался. Поход оказался неудачным.

Министр, чтобы показать широту своей эрудиции и осведомленности, начал нести какую-то околесицу по интересовавшему его вопросу, а когда Петр Андреевич что-то заметил по поводу его явного ляпа, расшумелся, перешел на ТЫ и, войдя в руководящий раж, даже стукнул кулаком по столу.

Петру Андреевичу смолчать бы, мол, мели Емеля – твоя неделя, а его прорвало. Он тоже перешел на ТЫ, тоже стукнул кулаком по столу, правда, не так сильно, как хозяин кабинета, и спокойно и внятно сказал:

- Если ты, Степан Степанович (или как-то иначе) во всем так хорошо разбираешься, то зачем меня позвал (немая сцена).

На этом консультация закончилась, так и не начавшись.

Директор, после этого неудачного похода к высокому начальству, на две недели "залег" на больничный, скрылся от возможных неприятностей под сенью красного креста. А, оправившись от потрясения, принялся донимать Петра Андреевича, мстя ему за пережитый страх. И сожрал бы за милую душу, но его самого почему-то убрали.

Иногда, оказываясь в подобных ситуациях, он думал, что ему больше бы подошло жить во времена дуэлей, чести и прочих условностей, когда подлеца можно было позвать к барьеру. Понятно, что с министром такая штука не прошла бы, но своего директора - за милую душу. Но поскольку в наше время подобное исключено, то он раз и навсегда решил для себя, что в дерьмовое время следует стараться жить так, чтобы самому не стать дерьмом. И это у него получалось. Подлостей он не делал никогда и никому, даже врагам, считая, что Бог им судья, а сами они не ведают, что творят. И се же, несмотря на старания держаться в стороне от всяческих дрязг, которыми изобиловала жизнь научных учреждений, он неоднократно оказывался основательно втянутым в них. Виной тому были его публикации и диссертации, которые неизменно сопровождались пакостями со стороны коллег: кляузами и анонимными доносами, за которыми, хотя на них и не полагалось реагировать, обязательно следовали изнурительные проверки.

Проверку анонимки, поступившей по случаю предстоящей ему защите диссертации, поручили даме пенсионного возраста, члену партбюро их научного направления. Она была вся заслуженная, участница войны, и с огромным почтением относилась к товарищу Сталину, о чем с гордостью заявила на собрании по случаю сорокалетия Победы. Но одновременно она считала себя убежденной демократкой и профессиональной общественницей, а потому всем говорила ТЫ.

Протягивая Петру Андреевичу полученный на него донос, она с сочувствием в голосе сказала:

- Я уверена, что все, что здесь написано - бред сивой кобылы, но это сигнал, который мне поручили проверить.

- А кто вам мешает не напрягаться, а просто написать, то, что вы мне только что сказали и закрыть вопрос,- ответил Петр Андреевич, брезгливо возвращая ей листок с резолюцией директора: "Разобраться".- А "писателю" дать по мозгам, чтобы впредь неповадно было гадить. Вы же знаете, что написал это мерзавец, которому и руки не следует подавать.

И она, и он знали, кто скрывается за анонимом, но предпочли не называть его имени. Этот достаточно мерзкий тип, толком ничем в институте не занимаясь, но, числясь то в одном то в другом подразделении, попадал в число соисполнителей по разным исследованиям. Даже умудрился обзавестись научным стажем, хотя, несомненно, успел давно забыть то, что когда-то вынес из ВУЗа. Но он имел одно ценное качество: был безотказным при выполнении любых поручений, вплоть до поездки в Ригу с целью покупки сантехники для директорской квартиры. Подозревали, что он стучит на коллег и не только начальству. Но, как говорится, не пойман, не спросишь – презумпция невиновности.

На Петра Андреевича он стал тянуть, после того, как тот отказался принять его в лабораторию, сославшись на научную некомпетентность предлагаемого ему сотрудника. Сначала то были критические выступления на собраниях, а когда дошло до защиты диссертации, в ход пошли анонимки. Эта была не первая, и, как оказалось, не последняя. Но из-за той, о которой идет речь, руководство института не подписывало характеристику, которую он должен был представить к защите.

- Он, конечно, говнюк,- огласилась партдама без тени смущения, и, понизив голос, продолжила,- Но наш говнюк. Его привел к нам после института его батюшка, царствие ему небесное. Он тогда уже был… (одна назвала высокую министерскую должность). Я его хорошо помню – хороший был мужик, в министерство пришел еще при товарище Сталине.

С того времени этот,- она кивнула на лежавшую на столе бумагу, подразумевая ее автора,- трудится у нас. Работал в комсомоле, на партработе, везде, куда его посылала и посылает партия. В колхоз он едет по первому зову, даже на все лето, на овощную базу – хоть десять раз подряд, в избирательную комиссию или агитатором на выборы – нет проблем. А какие решения партийных собраний он готовит – зачитаешься.

- Почему же вы говорите, что он говнюк, если он такусенький правильный и хороший – весь в белом?

- А ты?- она пропустила мимо ушей неприятный вопрос,- Тебя ведь никогда не допросишься. Ты и твои люди всегда заняты. У тебя, видите ли, наука.

- Кто-то же и наукой должен заниматься. Ведь нас с вами за это народ кормит, а не за лихо завернутые решения.

- Вот и опять ты… Чужой ты нам, хотя и мужик неплохой. Чует мое сердце, ты, как-только защитишь диссертацию, сразу начнешь искать куда бы…

- А не чует ли ваше чувствительное сердце,- невежливо прервал ее Петр Андреевич, чувствуя, как начинает закипать,- что если из-за этого пасквиля вы, я подчеркиваю, вы сорвете мне защиту, и мне нечего будет терять, то я такое накатаю и разошлю во всякие народные и партийные контроли, Московский городской и центральный комитеты, и не анонимно, а с подписью и фактами? Вас одними проверками замордуют так, что мало не покажется. Поверьте - я это сделаю, хотя мне и будет очень противно. И тогда вы, уважаемая наша, можете очень даже запросто оказаться на заслуженном отдыхе, а вместе с вами еще кое-кто из руководящих товарищей. В одном я уверен, что ваш говенный ценный кадр выплывет, никак не пострадает. Такое всегда выплывает, да и сошка он мелкая, его даже не заметят. Он спокойно досидит до пенсии, а может и орденок получит за выслугу лет.

После этих его слов женщина побледнела, потом пошла красными пятнами и тяжело задышала. Петр Андреевич забеспокоился, как бы чего не случилось. Годы ведь. Однако, отдышавшись, она быстренько убрала злополучную бумагу в сейф, и неожиданно выпалила с надрывом:

- Не наш ты человек, Петр Андреевич. Не советский.

Сказав так, она встала, давая понять, что ему следует уйти.

Петр Андреевич не знал, что ему предпринять. Неужели провал? Однако в тот же день позвонила секретарь директора и сказала, что он может зайти взять свою характеристику. Ее подписали.

Не откладывая, он тут же забрал все три экземпляра с подписями "треугольника" и печатью. Ему было в высшей мере безразлично, что о нем думает "треугольник", тем более что характеристику он сам сочинил, и была она нейтральной. Содержание ее никого не интересовало, только бы не была отрицательной.

Однако, накануне защиты, в конце рабочего дня, когда все уже было обговорено и улажено, его "заклятый доброжелатель" опять учинил донос. Он передал анонимку непосредственно секретарю ученого совета.

К счастью, председатель совета, зная цену таким сигналам, не стал для проведения проверки откладывать защиту, на что рассчитывал аноним. Огласив неожиданно поступившую бумагу защитой, он предложил соискателю дать разъяснения по ее содержанию. Удовлетворившись сделанным Петром Андреевичем разъяснением, Совет принял его к сведению и перешел непосредственно к защите, которая прошла успешно. А по истечении положенного времени ему была присуждена полагавшаяся ученая степень.

Предсказание партдамы не сбылось. Никуда Петр Андреевич переходить не стал, да и нужды в том у него не было. Его и там все устраивало, а став доктором наук, он перешел на тот уровень, когда анонимки и неанонимки его не тревожили. Пусть себе пишут. Возможны конечно и другие неприятности, но куда без них?

Будучи убежденным индивидуалистом, он к критике относился, как к роду неприличных занятий. Иное дело спор, в котором пусть и не рождается истина, но хотя бы оппоненты уравнены в правах, а не так, что кто первый сказал, тот и прав. А самокритику вообще считал извращением, сродни мазохизму. Получалось, что он не только хотел, но и не мог быть как все. А что для этого нужно было сделать? Зарубить старух процентщицу? (шутка) Но так ведь непременно поймают и посадят вместе с ворами и убийцами, заставят быть, как они или даже хуже.

Поэтому, главной целью его был не научный поиск, а желание оторваться от общей массы, тать не как все. А для этого в его понимании больше всего годилась научная работа. Он рассуждал примерно так:

Научная работа – это особый вид работы. Главное в ней то, что не нужно находиться в постоянной готовности приспосабливаться, поскольку вещи и понятия, с которыми приходиться иметь дело - объективны, неподвластны конъюнктуре. Однако несравнимо большую свободу дает обладание научными степенями, особенно если они подкреплены солидными знаниями.

Кандидатскую степень получает каждый тысячный, и он уже становится не как все. Из ста кандидатов наук только один становится доктором, и он уже, тем более, не как все. Из десяти докторов наук только один сможет опубликовать монографию, которую будут цитировать и на нее ссылаться. А у него их две. И стимулом к тому, чтобы их написать было то, что, живя с волками, он по волчьи выть не хотел. Не хотел быть, как все, встроиться в стадо. А такая позиция богатства не сулит, если ты не великий талант да еще к тому же не оказался в нужное время в нужном месте.