И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Небось картошку все мы уважаем
Когда с сольцой ее намять.
В.С.Высоцкий

Учились мы с ней в Университете, в одной группе. После зачисления весь первый курс отправили на целый месяц убирать картошку, так что знакомились мы на трудовом фронте.

Сближение наше, которое потом переросло в дружбу на всю жизнь, произошло в овощехранилище, где мы засыпали на зимнее хранение картошку. В нашу задачу входило высыпать привезенные с поля мешки с картошкой для просушки.

Мешки были такие тяжелые, что некоторые у меня даже не получалось пошевелить, как я ни старалась. И вот, когда я, не справившись с очередным мешком, ожидала, чтобы мне кто-нибудь помог, меня обругала, обвинив в том, что я сачкую рослая громкоголосая девица с распущенными рыжими волосами. Однако, нашумев на меня, она посмотрела куда-то вдаль и сказала:

- Совсем обнаглели. Скоро детсадовских заставят мешки с картошкой таскать.

Сказав так, она подхватила мой мешок за завязку и оттащила, куда было нужно, там развязала и высыпала содержимое. А у меня от обиды и бессилия из глаз полились слезы.

- Учись, пока жива,- сказала она, возвращаясь за очередным мешком, но, увидев меня плачущей, подошла ко мне, обняла за плечи и добавила ласково,- Горе ты мое луковое. Да разве можно из-за такой ерунды слезы проливать. Так никаких слез не хватит. Да гори она, эта картошка, синим огнем. Давай вместе работать: ты будешь развязывать мешки, а я их буду высыпать. Сколько сможем, столько и сделаем. С той минуты и до окончания учебы мы с ней были неразлучны. Она называла меня Марго. С ее легкой руки и пошло, хотя это мне не нравилось. Ее звали Натали, так в паспорте записано, и только так она хотела, чтобы ее называли. Но мне разрешалось звать ее Наташей.

Если бы меня кто-нибудь тогда спросил, чем привлекла меня эта девушка, я едва ли смогла бы ответить. Скорее всего, своей яркой, необычной внешностью, и полным отсутствием комплексов. Только, годы спустя, я поняла, что основой нашего сближения и наших длительных отношения было то, что мы как бы дополняли друг друга. Выпуклости и впадины наших характеров были расположены так, что мы были друг для друга удобны, соприкасаясь, не натирали друг другу мозолей. Не исключено, что моя подруга прогибалась, подлаживаясь под меня.

Внешне она была прелестна. Лицо ее, немного неправильного овала, красивым едва ли можно было назвать, да и черты его при внимательном рассмотрении можно было найти грубоватыми. Но разве в этом дело. Вы бы видели ее глаза. Они были необычно-переменчивой расцветки: то ясно-зеленые, цвета летнего моря с прожилками от малахита, то серовато-голубые, слегка блеклые, как летнее небо, то вдруг темные, но в тех же тонах. А огненно-рыжие в червонное золото локоны, волной спадавшие ей на спину.

Годы с нами обошлись по-разному.

Яркая роза Натали отцвела быстро: волосы поблекли, посерели, превратились в жалкий, собранный на затылке пучок. Мои же, как ни странно, остались прежними, если не считать изморози седины, которую я с некоторых пор не прячу, потому что это, как ни странно, прибавляет мне шарму. "Мои года - мое богатство". Какое к черту богатство! Года – это проклятие. Они тихой сапой отнимают у нас здоровье, а с ним и радости жизни.

Недавно, когда она была у меня в гостях, я повела ее в косметический салон и к своему парикмахеру. Ее там "обработали" по полной программе, и вышла она оттуда помолодевшей и красивой. И волосы приобрели блеск и пышность. Но если бы она узнала, что это удовольствие обошлось мне в половину ее директорской зарплаты, ее бы, наверно, кондрашка хватила. Но это был мой ей подарок к началу учебного года. А еще я ей подобрала пару прелестных париков, которые ее преобразили.

Росла Натали трудным, проказливым ребенком. В школе она не только сама проказничала, но и вовлекала в свои проказы коллег, а потому была постоянной головной болью для учителей, которые, несмотря на добрый и веселый нрав девочки, не любили ее. С каким восторгом, она, уже мать семейства и директор школы, рассказывала мне о том, как привела на урок истории козла Борьку.

Я этого козла тоже помню, поскольку мы учились в одной школе. Козел был ничейным и постоянно обитал на школьном дворе, питаясь тем, что найдет, и чем угостят ученики. На зиму школьный сторож, любитель всякой живности, устраивал ему проживание в школьном сарае. Был он добрым и покладистым хотя и козлом. Малыши даже умудрялись кататься на нем верхом. Но внешность у него была самая, что ни на есть козлиная – свирепое выражение лица и крутые рога.

И вот как-то весной, когда все вокруг зазеленело, а уроки сидели в печенках, Натали заманила Борьку в класс к началу урока истории. В момент, когда училка, занудливая тетка с обширными телесами, как вспомню – так вздрогну, важно входила в класс, козел, поставив передние ноги на учительский стол, что-то старательно жевал. Со стороны казалось, что он говорил. Увидев на своем месте рогато-бородатую образину, она сначала тихо ойкнула, а затем издала душераздирающий вопль, эхом прокатившийся по притихшим коридорам, и как стояла, так и плюхнулась на пол, бормоча несуразицу. Хорошо хоть только испугалась, и рассудком не подвинулась. Борька, перепуганный ее воплем, кинулся в раскрытое окно, к счастью класс находился на первом этаже, и скрылся.

На крик учительницы выбежали все классы первого этажа. Завуч попытался провести дознание и установить причину срыва урока, но расследование не дало результата. Все молчали, как партизаны. "Ничего не видели. Ничего не было. Ей показалось. Это Сидоров доску вытирал, а со спины он очень похож на козла".

Я помнила этот нашумевший случай, но не могла себе представить, что его устроительница, через несколько лет станет моей самой близкой подругой.

С возрастом она свою неуемную энергию переключила на спорт: плавала, ходила на байдарках и лазила по горам, лихо играла в волейбол и баскетбол. Коньки и лыжи зимой - это само собой. Она пыталась и меня в это дело втравить, но безуспешно. Дальше зрителя и болельщика дело не пошло.

Покататься на лыжах! На такой подвиг ей иногда удавалось меня уговорить, но то только если недалеко и холод не ниже 2-3 градусов. А коньки? Один раз я попробовала прокатиться, грохнулась попой на лед, так что искры из глаз посыпались. Я еще легко отделалась, а одна наша студентка так неудачно приземлилась на мягкое место, что у нее треснул кобчик, и вдобавок ко всему она получила сотрясение спинного мозга.

На каток я с ней ходила в качестве зрителя. Мне нравилось смотреть, как катаются другие. Одна старушка, любительница смотреть хоккей по телевизору, говорила:

- Люблю смотреть, когда они падають.

Придем мы с ней на каток, усадит она меня на скамейке, в шубе и валенках, и наблюдаю я, как она кренделя на льду выписывает.

Зима это не мое время года. Зимой я постоянно мерзну и простужаюсь. Вечно у меня под носом сырость и полные карманы мокрых носовых платков. "Паршивому поросенку и в Петровки холодно!", а среди зимы и подавно. Жара, правда, мне тоже не по нраву, хотя с ней я как-то улаживаю отношения. Мое время – это поздняя весна, начало лета и раннее "бабье лето".

После занятий спортом на Наташу нападал жор: “Люблю повеселиться – особенно пожрать“. Но поскольку с деньгами у нее всегда было всегда не густо, то ее коронным блюдом была "саечка за тринадцать" - бутерброд с маргарином из батона за тринадцать копеек.

Бывая у нас, она сначала под разными предлогами отказывалась садиться с нами за стол. Поэтому мама стала идти на хитрость, обращаясь к ней с различными просьбами: сходить куда-нибудь для нее или сделать что-нибудь, после чего, естественно, следовало законное угощение. Но бывало и так: остается у нас вчерашняя каша или щи, которые мы уже есть не собирались, потому что у нас уже на подходе свежие, мама посмотрит и скажет:

- Пусть постоит. Наташка съест!

И когда она приходила, моя родительница, без зазрения совести скармливала ей все неликвиды. Сначала я пыталась маме пенять за это – мол, не удобно как-то - на тебе убоже, что нам не гоже. Однако, видя, что утилизация неликвидов приводит к взаимному удовлетворению, я перестала возникать.

Учебой Натали себя не обременяла и считала тройку вполне нормальной оценкой. Глубина знаний ее не заботила. Она могла спокойно сдать как свою чью-нибудь прошлогоднюю работу.

- Пусть лошади учат, у них головы большие,- говорила она.- Главное - это корочки получить, а остальное приложится.

Убежденная в том, что в стране всеобщей грамотности троечники - самые уважаемые люди, она придерживалась правила, которое формулировала по-английски: "If the work interferes with your pleasure, give up the work! И она, где-то была права. Я не вижу никакой разницы в том, что у меня диплом красного цвета, а у нее – синего. Надо отдать ей должное – она преуспела в своей профессии.

Поскольку мы часто ходили вместе, к нам привыкли, как к неразлучной парочке, даже называли, не разделяя - Марго-Натали или Марго-Натали: "Мы с Тамарой ходим парой". И если кто-то из нас появлялся отдельно, то обязательно следовал вопрос: "А где Марго?" или "А где Натали?". И, несмотря на то, что я была на четыре года старше своей подруги, она в нашей паре была лидером.

Жила Натали с уже немолодыми родителями в одной комнатушке коммуналки, где не только готовиться к занятиям, но поговорить толком было невозможно. Поэтому она часто бывала у меня, а если ей случалось засидеться допоздна, то я оставляла ночевать. Я даже постельные принадлежности для нее выделила и зубную щетку для нее завела.

Однажды, когда у нас в квартире было довольно прохладно (уже захолодало, а отопление еще не включили), я перед сном забралась к ней погреться. Сначала было все спокойно, и мы мирно лежали side by side и болтали. Но когда она, взяла в руки мои застывшие ступни и принялась согревать их своим дыханием, меня как током ударило. В голове помутилось, в паху сладостно заныло, а промежность стала горячей и влажной. Ничего подобного я уже давно не испытывала и, испугавшись, захотела перебраться к себе. Натали, притворно захныкав, прижалась ко мне и не отпустила. Невинные взаимные поглаживания и ласки завершились наслаждением.

- Я люблю тебя,- услыхала я.

- И я тебя,- ответила я, пока еще не придавая этому того значения, какое в эти слова вкладывала она

- Ты не представляешь, как я тебя люблю.

Такого со мной еще не было. В ту ночь я испытала оргазм необычайной силы. И не один раз. Это была моя первая, а может и единственная ночь любви, когда я почувствовала себя любимой, и любила сама.

Как и в детсадовские годы, мне выпала "женская доля". Натали, более сильная физически и более энергичная, заняла место "сильного пола" и выполняла эту свою обязанность по рыцарски. Возможно, что любовь между нами зародилась раньше ее физического проявления, мы только не знали об этом. Случай помог нам раскрыться друг перед другом и от скрытого обожания перейти к любви, которую, не скрою, я тогда посчитала извращением. Я не думаю, что так проявились наши природные наклонности, скорее всего – это было просто увлечение.