И даже достигая высот они остаются маленькими, а потому… "Не судите, и не
будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете;"
Евангелие от Луки, гл.6, ст.37

Федор Анатольевич сначала предложил мне остаться у него ночевать, а когда я ответила, что все же пойду, то он вознамерился меня провожать. Видя, что после того, что между нами произошло, его силы на исходе, я наотрез отказалась от такого сопровождения, убедив его в том, что еще не поздно и что я спокойно сама доберусь на такси. Он согласился с моими доводами, видимо тоже понимая, это ему будет не по силам.

На такси я тратиться не стала, не из-за экономии, а просто решила пойти пешком и обдумать происшедшее. А еще я с некоторых пор обожаю ходить по Москве летними вечерами.

Даже не знаю почему. Но маршрут я выбрала не совсем обычный. Я решила спуститься к реке и пойти по набережной в сторону Лужников. Местность поразила меня своей неожиданной мрачностью и пустынностью. Громады домов за рекой в косом предвечернем освещении смотрелись неприветливо - не зря же эти места раньше звали Хамовниками. Набережная реки, несмотря на еще непоздний час, была безлюдна. Судов на реке тоже не было. Ее вода застыла в белесой недвижности. Зловещий покой. Мне стало страшновато, и я пожалела о том, что пошла этим путем. С чем черт не шутит - немудрено и на лихого человека нарваться.

Успокоили меня рыбаки, которые, которые пытались что-то поймать в мутных водах Москвы-реки. Сомневаясь, что там может водиться что-нибудь живое, я все же задерживаюсь около одного из них с целью переложить на рыбака бремя принятия решения по полученному предложению. Я загадала, что если в ближайшие пятнадцать минут рыбак поймает хотя бы одну рыбку, то, придя домой, я сразу позвоню ему и дам согласие.

Контрольное время прошло, но даже малявочка не попалась ему на крючок.

Облегченно и разочаровано вздохнув, я отправилась дальше, а принятие решения временно отложилось. И хотя прохожих на набережной не прибавилось, мне почему-то стало не страшно.

День догорел в мареве городских испарений и перешел в вялый и томный промежуток между длинным летним днем и короткой ночью, который вечером не назовешь. Фонари еще не горели, а рассеянный свет, лившийся с белесого неба, не давал теней, делая все вокруг призрачным.

Пройдя под железнодорожным мостом, я направилась к Лужникам; затем от метромоста на эскалаторе поднялась на Ленинские горы; постояла, любуясь темнеющей чашей стадиона, Новодевичьим монастырем, излучиной реки в отраженных фонарях и панорамой города в вечерней дымке. По Воробьевскому шоссе мимо церкви я дошла до улицы Дружбы. От этого места до моего жилья было рукой подать. В той части, где я шла, улицей ее едва ли можно назвать: правая сторона представляла собой высокий глухой забор, за которым я знала, что обитают "слуги народа", левой стороной были несколько рядов яблонь. По случаю позднего времени и безлюдья, мне стало страшновато, но куда деваться – гулять, так гулять.

Улица была так названа потому, что на другом ее конце находится китайское посольство. Название свое она получила тогда ее тогда, когда были "русский с китайса братья на век" и пели: "Москва-Пекин! Москва-Пекин! Идут, идут, идут вперед народы...". Народы – уроды.

Разошлись пути-дороги "братьев на век". Не заметили, как стали врагами не только на словах, но и наделе. После боев на острове Даманском, нас водили к китайскому посольству выражать свой протест агрессорам, и некоторые, демонстрируя свой гнев, бросали в стены и окна здания пузырьки с чернилами, которые нам услужливо раздавали серьезные люди.

Чудны дела твои, Господи, прости нас грешных, поскольку мы не ведаем, что творим. Станем ли мы когда-нибудь опять пусть не братьями, но хотя бы не врагами?

Место там прелестное, тихое. Легко дышится и думается. В хорошую погоду, когда у меня не было охоты опускаться в сутолоку метро, я частенько доезжала троллейбусом №7 до улицы Дружбы, а дальше, как и в тот раз, шла пешком.

Когда я вышла на Университетский проспект, шпиль МГУ еще золотился в лучах солнца, но от земли уже поднимался мрак короткой летней ночи. К своему дому я подошла, когда уже стемнело.

Телефон за дверью разрывался. Уверенная, что звонит мой "ромео", я, не снимая трубки, отключила аппарат, приняла душ и отправилась спать, так и не придя к окончательному решению о том, как мне дальше быть.

Следующий день был суббота, родительский день в детском лагере, и я, с утра пораньше, убыла в Малаховку. За хлопотами, я весь день ниразу не вспомнила о том, что произошло накануне, но когда возвращалась домой, две сумерничавшие у подъезда бабульки сообщили, что обо мне несколько раз справлялся какой-то симпатичный мужчина.

Кто б это мог быть?- подумала я, не предполагая, что это мог быть Федор Анатольевич.

Однако ответ не заставил себя долго ждать. Только я начала раздеваться, теша себя мыслью понежиться в ванне, как в дверь позвонили. Гляжу в глазок и вижу его родимого - стоит в позе ученика "опять двойка", только очень постаревшего. Явился, не запылился.

Открываю, а куда денешься?

- Bonjour, ma cher Маргарита Филимоновна.

- Bonjour, mon cher Федор Анатольевич,- строю я удивленное лицо.

- Извините меня, ma cher, простите великодушно. Я к вам… я к вам не по делу... Я к вам по другому делу. Я вчера вам звонил, не смог дозвониться. Сегодня тоже. Я уж подумал, не случилось ли чего. Вы позволите мне войти?

Не держать же человека на площадке. Все соседи переполошатся. У них, наверно, и так уже ушки на макушке. Пришлось впустить.

- Ma cher, vous m'aves promis…, - продолжает он незваный гость невозмутимо.

- Ничего я вам не обещала! И если не возражаете - давайте перейдем на русский. Это проще и яснее.

- Если не знаешь, что сказать, говори по-французски!- пробормотал гость себе под нос.

- Простите, я не расслышала, что вы сказали?

- Да так ничего - это один из персонажей Керролла сказал, что если не знаешь, что сказать, говори по-французски.

"Кто это? Что-то не помню,"- думаю я, а сама отвечаю:

- Если не знаете то, может быть, отложим все-таки до утра. Утро оно ведь всегда вечера мудренее.

- По-русски так по-русски, но только сейчас. Я знаю, что сказать, я все уже обдумал. Вы извините меня, что я вас обеспокоил. Не гневайтесь на меня, ради Бога...

- Разве ВЫ можете меня обеспокоить - я ведь наемный работник, пролетарий умственного труда. Ко мне можно обращаться в ночь за полночь, - язвлю я.

- Ну, зачем вы так. Я вовсе так не считаю и не думаю так.

- У меня, Федор Анатольевич, сегодня был трудный день,- бесцеремонно перебиваю я,- Поэтому прошу вас, давайте недолго.

Я, как будто между нами ничего не было накануне, продолжала ворчать, упирая на то, что устала и что мне сегодня не до его переводов. Но мне вдруг стало очень жалко этого пожилого и, наверно, очень доброго человека, против которого я строю козни, с целью заманить в мои сети.

"Разделаюсь с его переводами и привет",- решаю я и приглашаю незваного гостя к чаю. Однако, попив чая, он взбодрился и, став в торжественную позу, продекламировал:

- Я, chere Маргарита Филимоновна, все обдумал: Я в вашей власти! Согласны вы стать моей женой?

- Вы с ума сошли, Федор Анатольевич! Да мы друг друга знаем всего нечего, месяца даже не прошло. Происшедшее вчера было минутным порывом страсти.

- Тогда я гений. Кажется, Сенека изрек, что все гении немного сумасшедшие. А я, вдобавок ко всему, еще и влюблен, chere Маргарита Филимоновна. И не со вчерашнего дня, а гораздо раньше. Еще до того как мы с вами познакомились и начали совместно работать.

"Вот заладил, точно попугай: "Дорогая Маргарита Фили-моновна, chere Маргарита Филимоновна". Полный идиотизм. Такая дорогая - не возрадуешься. Он, видите ли, решил, он влюблен, работа только повод. Qui vivra verra, увидим, кто из нас решил."

- Федор Анатольевич,- прерываю я его, опустив глаза долу,- Простите мне, mon cher, мое вчерашнее неблаговидное поведение. Бес попутал. А все ваши чары и ваше вино натворили! Вскружили девушке голову. Простите,- выдыхаю я театральным шепотом, подражая Татьяне Дорониной.- Нам не следует больше встречаться. То, о чем вы говорите, совершенно невозможно. Надеюсь, вы меня поймете правильно.

Я сидела перед ним в кресле, сложив руки на коленях, как сидят примерные ученицы, попавшиеся на шалости. Не скрою - в таком качестве я себе очень нравилась. Ему, возможно, тоже. Воображаю, как я была хороша в тот момент.

- Дорогая Маргарита Филимоновна, повторяю, что я все уже обдумал... и еще раз прошу у вас согласия стать моей женой.

- Федор Анатольевич, вы хоть представляете себе, что нас ждет?- спросила я.

- Знаю. Уверен - нас ждет недолгая совместная жизнь, но в ней у вас обязательно будут счастливые дни. Я вам это обещаю. Что такое двадцать-тридцать лет, когда ты любишь. А я люблю!

- Знайте, я ненавижу стряпать, мыть посуду, стирать. Не люблю коротать вечера у телевизора...

- И это все?

- Нет! А еще я вспыльчива. Очень...

- Это я знаю.

- И вы не боитесь?

- Ничуть.

- А я, признаюсь честно, боюсь и очень. Давайте еще подумаем.

- Я люблю вас, и это главное. Вы моя последняя радость в этой жизни, поймите меня. Конечно, мы с вами не пара: Вы молоды и красивы, я уже стар и уже не красив, но... А на счет стряпни, так стряпать я и сам умею. Мало того - я люблю это занятие. Кстати, как вам понравилась то, что я вчера сготовил?

- Великолепно! С удовольствием бы отведала еще разок, - польстила я.

- Так в чем же дело? А потом, учтите - у нас всегда будет достаточно средств, чтобы заниматься этим только в свое удовольствие.

- А когда это пройдет?- спросила я. - Что тогда будет с нами?

- Что "это", Маргарита Филимоновна?

- Да все! Любовь, к примеру.

- У меня это не пройдет. Не успеет. Стар я уже, чтобы менять свои привязанности. А если у вас… Вам и решать.

Говоря с ним, я старалась не перегнуть палку. Поэтому, найдя свой тон чересчур резким, я немного смягчилась. Ведь он мог воспринять мой отказ всерьез и к своему предложению больше не вернуться. "Шанса стать профессоршей, мне упускать не следует", - подумала я, но решила еще немного полицемерить. Но Федор Анатольевич не унимался:

- Дорогая Маргарита Филимоновна! Вы... вы не понимаете, что вы... вы для меня значите. Я не смогу жить без вас! "Vox populi, vox naturae,"- говорили мудрые римляне. Вы не хотите слушать глас народа, то есть мой, так прислушайтесь к голосу природы. Умоляю вас!

- Вы сегодня, Федор Анатольевич, переутомились. Шли бы вы лучше домой, пока еще не очень поздно. Завтра я закончу вашу работу и... Еще раз простите меня великодушно за вчерашнее,- повторила я, видя, что нахожусь на верном пути.

Я тогда еще не знала, что искатель моей руки знал английский не хуже моего и мог спокойно работать прямо с листа, прибегая к словарю только в редких случаях. Так что еще не ясно, кто на кого охотился. Я на него, или он на меня.

- Я люблю вас, Маргарита Филимоновна. Я не смогу без вас жить,- повторил он и опять опустился в кресло,- Делайте со мной что хотите, но я сегодня отсюда не уйду.

- Mon Dieu, mon Dieu!- сказала я и с удовольствием отметила: "А вы у нас, оказывается, - стойкий оловянный солдатик," но продолжала с металлом в голосе:

- Ну что вы заладили, как попугай: "Дорогая Маргарита Филимоновна, Дорогая Маргарита Филимоновна". Тридцать лет уже Маргарита Филимоновна.

Мне было уже тридцать шесть, но ведь до шести лет я не была Филимоновной. Так что все выходило по честному. Комар носа не подточит. "А с попугаем, пожалуй, грубовато вышло,"- упрекнула я себя.

- Тр-и-д-цать лет, тр-и-д-цать лет, тр-и-д-цать лет, тр-и-д-цать зим,- пропел мой поклонник фальцетом.- Так ведь это ж детский возраст. Вре-мя дет-ско-е, вз-ро-о-с-лым па-ра спать!

"Тридцать лет - ума нет, и не будет",- подумала я и продолжила:

- Федор Анатольевич, дорогой вы мой, хватит вам дурачиться. Я очень устала. Целый день провела на ногах. Вы себе не представляете, что это такое – посещать ребенка в загородном лагере. Мне нужно принять ванну и лечь спать. Давайте отложим наш разговор на более подходящее время.

- Делайте, что хотите, дорогая Маргарита Филимоновна! Принимайте ванну, ложитесь спать. Я вам мешать не стану. Я на кухне тихонечко посижу до утра. Подожду. La nuit porte conseil.

- Воля ваша, сиротинушка вы казанская,- пожимаю я плечами.- Но в какое положение вы меня ставите? Чужой мужчина у меня ночует! Что соседи обо мне подумают?

- Да какое им дело. А нам с вами обязательно поговорить нужно.

- Нет! - твердо заявляю я.- Не сейчас.

- А может, все-таки сейчас? – взмолился гость.

- Нет. Мне нужно спать. День был такой трудный и суматошный. Извините. Разве вы не видите, что я с ног валюсь от усталости.

Федор Анатольевич, не сказав больше ни слова, ушел в кухню, где и приготовился коротать ночь. Я приняла душ, удалилась в спальню и, как ни странно, заснула, и сны у меня были добрыми, обещавшими приятное пробуждение. Снилась мне моя добрая покойная бабушка, как мы с ней на пасху пекли куличи и красили яйца, что я играла и навыигрывала полный подол крашенок. А еще я видела пролетарскую корову Милку. Проснулась я за полночь в радушном расположении духа и тут вспомнила о ночующем у меня на кухне пожилом человеке.

Старик мирно похрапывал, положив голову и руки на кухонный стол. Я его сонного перевела в спальню, там раздела и уложила в постель. Он так и не проснулся, находился в отключенном состоянии. Переутомился. Такие передряги, конечно, уже не для такого возраста. Сама я примостилась рядышком, благо, что постель это позволяла.